окну? Его заинтересовала музыка.
Такой музыки он никогда раньше не слыхал. Он знал, что в зале стоит новый, недавно купленный рояль, но не мог понять, кто там так хорошо играет. Заглянуть в окно он не сумел — высоко. Тогда он подложил на землю несколько кирпичей, стал на них одной ногой и заглянул. В это время музыка стихла, но он увидел в пустом зале за роялем сторожа, деда Илько.
— Он сидел вот так, — мальчик откинулся на спинку стула, сильно запрокинув голову, свободно, как две плети, опустил руки и закрыл глаза. — Так он сидел минуты две. Я даже подумал, что он умер. Потом он выпрямился, посмотрел на окна и ударил по клавишам. Не знаю, сколько времени он играл. Вдруг кирпичи у меня под ногой
шевельнулись, и я упал, кирпичи загремели, музыка сейчас же стихла. Только я поднялся, смотрю — свет в окнах потух. Я пригнулся и побежал под стеной. А утром я сильно заболел и проболел четыре дня. Выздоровел и рассказал дяде Мише. Он заинтересовался, попросил меня никому не говорить, а написать заявление. Ну, я написал. Вот и. все.
Слава умолк и взглянул на Рубцова, словно спрашивая: «Я свободен, мне можно уйти?»
Нет, мальчик не выдумал эту историю… Но на яву или в бреду он слышал игру старика на рояле?
— Ты говоришь, Слава, что утром на следующий день заболел…
Мальчик сдержанно усмехнулся.
— Вы скажете — я бредил? Я не отрицаю… Пожалуй, когда я слушал музыку, я уже температурил. Ехали мы ночью, я был в одной рубашке и, конечно, простыл. Потом я бредил, это тоже верно. Но то, что я рассказал вам, это я видел своими глазами и слышал своими ушами.
Я отлично помню. Кроме того, у меня на ноге были синяки и ссадины — об кирпичи ударился, когда падал. Даже доктор мне ссадину йодом мазал…
— Но может быть, ты ошибся во времени? Возможно, было не два часа ночи, а половина первого.
— Вы думаете в клубе играло радио? — мальчик снова сдержанно усмехнулся. — Нет, могу вам принести программу радиопередач за весь тот месяц. Все произведения композиторов, исполнявшиеся в вечерних и ночных передачах, я знаю, слышал не раз по радио. А эту музыку я никогда не слышал.
— Что же это за музыка, если ее никогда не передают по радио? — спросил Сергей. Грустная, снисходительная улыбка, таившаяся в умных глазах мальчика, начала раздражать Рубцова. — Что, старик сам сочинил ее?
Слава, видимо, обиделся, отвел взгляд в сторону.
— Разве я сказал, что не передают? — произнес он холодно, с комичной детской важностью.
— Я сказал, что я не слышал. Композиторов много… А если дед Илько сочинил ту музыку, то ему нужно поклониться в ноги — он талант, гений.
— Ну, я не точно выразился, Слава, — сказал Сергей и смущенно кашлянул.
— Я так понимаю, что сочинить музыку труднее, чем потом сыграть ее. Так ведь?
— Это зависит… — пожал плечами мальчик. — Бывают очень талантливые исполнители, равные по таланту с композитором.
— Та-ак! — Рубцов оттопырил губы, забарабанил пальцами по столу и замолчал. Он чувствовал, что теряет в разговоре нужную ему нить, теряет потому, что не знает предмета, «плавает». Наконец, он нащупал нить и прищурился.
— А когда он играл, ноты у него были? — Нет. Он играл без нот.
— Хо-ро-шо, — протянул Рубцов.
— Допустим, что дед Илько мог сам сочинить. Импровизация! Так это называется?
— Так.
— Какая же это была музыка, ты не можешь рассказать?
Мальчик бросил на Сергея недоумевающий взгляд исподлобья.
— Разве музыку можно рассказать словами? Музыка — это… музыка.
Снова пощечина. Но Сергей уже не обращал внимания на такие мелочи. К черту самолюбие. Пусть его учит мальчишка, пусть лепит пощечины.
— Я понимаю, Слава. Но ведь есть музыка, веселая, грустная, минорная, кажется, мажорная еще есть. Подожди, подожди, ты не смейся… Может быть, я не так выражаюсь. Пойми мою мысль. Вот, например, почерк. Зная тот или иной почерк, мы можем определить, кто какое письмо писал. Так? Вот и у писателей, по-моему, и у композиторов свой почерк должен быть.
— Я понял вас, — просияв глазами, кивнул мальчик.
— Вы хотите спросить, не могу ли я определить по тому отрывку, какой я слышал, автора этой вещи, композитора?
— Точно! Ты молодец, Слава. А ну, шевельни мозгами;
— Я боюсь ошибиться, я сам много думал… Я думаю, что это был отрывок из какого-то произведения Вагнера. Но я… я очень мало слышал Вагнера и не хочу… боюсь вам наврать.
— Вагнер, Вагнер… — Сергей наморщил лоб и полуприкрыл глаза, но так и не нашел в своей памяти имени композитора Вагнера. — Да, знакомая фамилия… Он, кажется, заграничный композитор?
— Немецкий, Рихард Вагнер. Девятнадцатый век. Дядя, у вас есть часы? Я могу опоздать в школу.
Рубцов взглянул на часы, до начала занятий оставалось двадцать пять минут.
— Не опоздаешь. Сейчас я тебя отпущу. Значит, немецкий композитор. Рихард Вагнер. Да, его что-то редко передают по радио…
Сергей закурил и с уважением посмотрел на высокий, бледный лоб мальчика.
— Ты, по-видимому, много читаешь, Слава? — как-то заискивающе спросил он. — Наверно, всех классиков перечитал?
Мальчик капризно скривил губы.
— Не только классиков. Вообще-то я много читаю. К сожалению, наша районная библиотека бедная… Мне дают книги папины знакомые. А читать я начал давно, как только исполнилось пять лет.
Снова наступило неловкое молчание. Сергей спохватился.
— Ну, спасибо, Слава. Ты меня извини, что я отнял у тебя так много времени.
— Пожалуйста, — пожал плечами мальчик.
— У тебя дома музыкальный инструмент есть?
— Год назад купили пианино. Старенькое, правда. До свиданья. Я в школу.
Он одел кепку, поднял с пола портфель и быстро шмыгнул в дверь. Рубцов увидел в окно, как он, размахивая свободной рукой, бежит по двору.
Оставшись наедине с собой, Сергей возбужденно забегал по комнате и по своей привычке начал рассуждать вслух.
— Вот так, товарищ Рубцов! Сопливый мальчишка утер вам нос по всем линиям. Он композиторами, как младшими ребятишками с соседнего двора, распоряжается: тот — гений, тот — талант, а вы про Мусоргского одним ухом слышали, да и то с этим двойным Корсаковым спутали. Учиться нужно, товарищ Рубцов. Всему учиться. Чекист должен быть универсальным человеком, все должен знать. Ну, держись, дед Илько! Если Слава не ошибается — как понять твою музыку? Это не «чижик-пыжик». Одним пальцем и я умею… Это — Вагнер, Рихард Вагнер, немецкий композитор девятнадцатого века. Значит, ты, дед Илько, высокообразованный человек. Ты носить рваный ватник, возишь навоз на свой огород, спишь в маленькой грязной комнатке, ешь картофель со своего огорода. Как же — надо жить по средствам! На триста шестьдесят, минус налоги и заем, сильно не размахнешься. Ну, бывает маслинами побалуешься, может, и коньячку маленькую бутылочку в одиночку разопьеш. Это все допустимо, лишь бы люди не видели. И отвертеться в случае чего можно. А как с музыкой? Понятно, в клубе стоит новый рояль, на нем целый день бренчат любители. Ночью рояль молчит. А сколько в нем звуков! И вот тебя тянет к роялю, давно не играл… И ты садишься за рояль, подымаешь крышку, пробуешь грязными пальцами клавиши. Тихонечко! А рояль звучит хорошо, еще не успели расстроить инструмент любители. Вот ты и отдыхаешь. Тихонько притронулся к клавишам, звуки, звуки, любимая сердцу мелодия. Но ведь звуки эти срывают с тебя старенький рваный, ватник, ты уже не прикроешься, не спрячешься за него. На тебе мундир, или как это… фрак, смокинг. Что ж, ты культурней курсанта Рубцова — Рубцов ведь в консерватории не учился он бывший
