самые сложные научные идеи – относительность, квантовая теория, теория эволюции – порождены и неизбежно ограничены человеческой биологией. Это означает, что познание не безгранично.
Карл Саббах (Karl Sabbagh), писатель, телепродюсер
А с чего мы решили, что вообще способны понять, как возникла, развивалась и устроена Вселенная? Конечно, человеческий мозг сложно устроен и способен на многое, однако сложность Вселенной не идет ни в какое сравнение со сложностью нашего мозга; скорее, собачий мозг постигнет все детали мира кошек и сахарных косточек или динамику траектории брошенной палки. Собаки как-то справляются, как, впрочем, и мы, но почему мы считаем, что чем сильнее ломаем голову, тем ближе оказываемся к истине? Сейчас я стою напротив трехметровой модели Птолемеевой вселенной в Музее Истории Науки во Флоренции и вспоминаю, как прекрасно работала эта модель движения планет, пока не появились Коперник с Кеплером.
И даже если в каких-то областях мы на верном пути, как много мы действительно можем понять? Пятьдесят процентов? Пять? Моя опасная идея заключается в том, что мы понимаем, может быть, полпроцента, а все возможности нашего мозга и все компьютерные мощности, которые мы можем задействовать, способны помочь нам достичь планки в один-два процента, но не более того.
Эйлан Андерсон (Alun Anderson), старший консультант журнала New Scientist
Популярной метафорой для разума является мозг в стеклянной колбе. Предполагается, что этот ком нервной ткани и есть вы.
Это отталкивающий, но неверный образ. Куда опаснее идея, что мозг не может мыслить без тела, что ключевую роль в наших мыслительных процессах играет двухстороннее взаимодействие между разумом и телом, и мозг частично думает в терминах двигательных инструкций, которые он составляет для мышц.
Но если взаимодействие тела с мозгом так важно для человеческого разума, есть ли шансы на создание бесплотного «разума» внутри компьютера? Возможно, пройти тест Тьюринга сложнее, чем кажется. Мы, наверное, сможем создать компьютеры, понимающие речь, но не способные сказать хоть что-нибудь осмысленное – по крайней мере, до тех пор, пока мы не предоставим им «дополнительные тактильные ощущения». Другими словами, компьютеры не научатся мыслить, пока не начнут заниматься сексом.
Кевин Келли (Kevin Kelly), редактор журнала Wired
Модные алгоритмы и технологии позволяют сохранить анонимность в опосредованном окружении гораздо лучше, чем раньше. В то же время в реальном мире все эти технопримочки делают анонимность почти невозможной. Мир, в котором каждый человек может быть найден и взвешен, это мир без приватности, так что многие технократы отчаянно защищают возможность легкой анонимности как последнего прибежища для частной жизни.
Однако во всех виденных мною системах анонимность, возведенная в правило, приводила к разрушению системы.
В гомеопатических дозах анонимность только полезна, но стоит чуть переборщить – и система отравлена. Поэтому, как и в случае с токсинами, уровень анонимности в системе должен быть близок к нулю.
Клиффорд Пиковер (Clifford Pickover), писатель
Мы всё сильнее жаждем развлечений в виртуальной реальности. И как только наше понимание мыслительных процессов достигнет определенного уровня, мы начнем создавать воображаемые реальности и наборы воспоминаний для поддержки этих симулякров.
Если мы поймем, как наш разум убеждается в реальности происходящего, то сможем использовать это знание для создания, скажем, поддельного путешествия в Средние Века – вполне убедительного путешествия, даже если сама симуляция будет несовершенной. Для того чтобы созданная виртуальная реальность выглядела убедительной, необязательно вылизывать каждую мелочь. В конце концов, сны обычно кажутся реалистичными – лишь проснувшись мы отмечаем логические или структурные неувязки сновидений.
В будущем любой сможет создать для себя десяток «смоделированных» жизней. К примеру, днем вы работаете программистом для IBM. А после работы становитесь средневековым рыцарем в сверкающих доспехах, кутите на пирах и улыбаетесь прекрасным принцессам. А следующим вечером оказываетесь в эпохе Возрождения, в собственном доме на Амальфийском побережье в Италии.
Если оценка «одна настоящая жизнь к десяти смоделированным» в общем случае справедлива, то, значит, десять против одного, что вы не более чем виртуальное существо.
Джереми Бернштайн (Jeremy Bernstein), физик
Самая опасная из известных мне идей заключается в том, что мы понимаем плутоний. Плутоний – самый сложный элемент периодической таблицы. У него шесть кристаллических фаз между комнатной температурой и температурой плавления. Он склонен к спонтанному самовозгоранию в присутствии водяных паров, а если вы вдохнете немного плутония, то рак легких вам обеспечен. Это главный элемент для ядерных зарядов, в которых он сплавлен с галлием (для большей стабильности). Никто не знает, почему это работает и насколько стабилен этот сплав. Сегодня этим зарядам – а их тысячи! – уже десятки лет. И опасно думать, что они сохранят свою цельность при неограниченно долгом хранении.
Рэй Курцвайл (Ray Kurzweil), изобретатель, технолог
Эта идея кажется опасной, только если подходить к ней с сегодняшней меркой.
Причем большую опасность несут вовсе не очевидные ловушки, а те, что с первого взгляда не видны. Очевидно, что значительное сокращение смертности приведет к перенаселенности, а значит, к перерасходу энергетических и прочих ресурсов, что ускорит экологическое загрязнение. Однако всего 0,01% солнечного света хватит нам для покрытия всех энергетических нужд (к 2025 году – 0,03%). С этим вполне справятся солнечные нанопанели и топливные элементы, так что к концу 2020-х годов у нас будут экологически чистые источники возобновляемой энергии. Настольные молекулярные наноассемблеры будут производить все, что нам нужно. В результате бедность и загрязнение исчезнут из нашей жизни, несмотря на рост населения.
Я не слишком утопичен, поскольку вижу и минусы. Уже сегодня мы сталкиваемся с потенциальной угрозой биотерроризма. На самом деле, мы умеем с этим бороться (новые технологии вакцинации и РНК- интерференция уже доказали свою полезность в уничтожении биологических вирусов), однако это будет та еще гонка. Проблемы нам готовят и способные к воспроизводству наноустройства. Самое сложное – это справиться с возникающими угрозами, не сходя с основного курса.
Некоторым мои изыскания кажутся опасными, потому что они угрожают их представлениям о человеке. Но я считаю, что людьми нас делают вовсе не наши ограничения. Людьми нас делает желание и возможность их преодолевать.
Джеральд Холтон (Gerald Holton), физик
После того как в середине XIX века научный подход стал привычным для медицинских исследований, продолжительность жизни – по крайней мере, у белого населения промышленных держав – начала расти. Этот рост превратился в устойчивую тенденцию, и в итоге право человека на здоровье стали считать одним из основных прав человека. Но сейчас речь заходит о продлении жизни до двухсот лет и больше. И экономические, социальные и человеческие издержки, которые нам придется заплатить ради увеличившейся армии очень старых граждан, заметны уже сегодня.
