воспитание в Петербургской академии художеств. Я сочла за удовольствие отрекомендовать его некоторым синьорам, под покровительством которых он получил доступ снимать копии с более редких картин.
Одним утром, возвращаясь со своей обычной прогулки за час до обеда, мы встретили Байерса. Он предложил ехать на виллу Фарнезе — посмотреть любопытные остатки древних скульптур, сложенные в погребах. Несмотря на их обезображенное состояние, по уверению нашего проводника, они были в высшей степени замечательны и более интересны, чем самые законченные образцы, найденные нами. Мы отправились. Расхаживая в подвалах, я оступилась, как показалось мне, о серпентинный обломок. Обратившись к Байерсу, я, смеясь, заметила: «Посмотрите, я ушибла себе ногу о камень, который этого не стоит».
«Я очень сожалею, — сказал он, — но вы ошибаетесь, принимая этот обломок за серпентин. Это тот славный изумруд, который был привезен Козимо Медичи из Африки одним из ученых людей, посылаемых им для исследования подобных предметов. Все, что вы видите здесь, вместе с другими редкостями дворца по наследству Фарнезе перейдет в руки неаполитанского короля. А так как здесь не знают ему цены, он, вероятно, будет куплен за серпентиновый антик или какую-нибудь другую маловажную вещь. Если вы хотите приобрести его в свою собственность, то, между нами говоря, я приготовил бы вам пару таких столов, каких нет ни в одном королевском дворце во всей Европе».
У меня тотчас появилась мысль подарить их императрице, и я попросила Байерса купить драгоценный изумруд. Два столика были немедленно сделаны, и я через год отослала их из Ливорно в Петербург. Но, несмотря на мою искреннюю и убедительную просьбу, Екатерина не хотела принять их. Тогда я предложила их великому князю Александру, и теперь они хранятся между сокровищами Московского кремля.
С удовольствием помогала я Байерсу в размещении его богатого кабинета «резных камней», который он не хотел делить и продавать по частям. Екатерина по моей рекомендации купила его целиком.
После всестороннего и тщательного осмотра Рима и его окрестностей, не забыв даже взглянуть на породу лошадей, необыкновенно смешных, и на театры, которые отвратительно скучны, потому что женские роли исполняли мужчины, мы по вновь открытой дороге двинулись в Неаполь.
В Террачине мы остановились ради нового порта над болотами. К нему примыкала прекрасно выложенная каменная стена с большими медными кольцами, развешанными на ней, для причаливания кораблей, выглядевших весьма опрятно, будучи новыми и мало ходившими в море. Намереваясь послать императрице план и размеры этого порта, как предмета очень интересного, я поручила Байерсу составить чертежи, но держать это в секрете, потому что даже папа еще не имел у себя никакого плана.
По прибытии в Неаполь я осталась вполне довольна домом, нанятым для меня. Он был прекрасно расположен на набережной, с грандиозным видом на Капри и Везувий. Здесь я встретилась с некоторыми из старых друзей — с нашим чрезвычайным послом графом Андреем Разумовским, с миссис Дэмер, ее теткой и почтенным маститым кавалером Сакрамотца.
Наши утренние занятия обыкновенно заканчивались в мастерской Дэмер. Здесь она постоянно работала резцом и допускала в свое святилище только самых близких друзей. Она так искренне любила искусство и науку, что старалась избегать всякого шума и грома о своих талантах. Одним утром, помнится мне, она чрезвычайно смешалась, когда я заметила в ее комнате греческую книгу, исписанную на полях ее собственными заметками. «Так вы хорошо знаете, — сказала я, — греческий язык. И если вы скрывали это от меня, чтобы пощадить мое невежество, то должна вам признаться, что я действительно ничего в этом не смыслю». Она покраснела, как будто пойманная на месте преступления.
Я познакомилась с английским посланником сэром Уильямом Гамильтоном и его супругой; в их доме сошлась с аббатом Галлиани и некоторыми учеными и артистами.
Гамильтон обладал богатым и обширным собранием различных предметов древности, но я позавидовала только одному предмету — кольцу с аэролитом. Этот род минерала, так подробно описанный Плинием, признавался учеными за чистейшую выдумку славного натуралиста. Таково упорство философов и таково правило невежества — отвергать действительность того, чего мы не можем доказать. Камень, без сомнения, очень редкий и едва ли не самый лучший в мире.
Двор в это время находился в Казерте, где мы были представлены королю неаполитанской дамой, герцогиней Феролетой, и приняты очень ласково. Мой сын иногда участвовал в королевской охоте, но чаще занимался со мной искусствами и древностями, причем я купила несколько картин, эстампов и скульптурных произведений.
Вечера мы всегда проводили в доме английского министра, и, таким образом, среди утренних занятий и отдыха в кругу образованного общества у нас не было скучного времени, без развлечений или труда.
С бесконечным любопытством я осматривала неоценимые сокровища Геркуланума и Помпеи. Относительно Помпеи я однажды осмелилась заметить королю, что было бы очень интересно отрыть весь город со всеми его улицами, домашней обстановкой, колесницами, со всем, что погребено под пеплом. Потом все это очистить и расставить в том самом порядке, в каком каждая вещь найдена: тогда перед нами явилась бы полная картина древности, способная пробудить удивление всей Европы. А если пускать посетителей за известную плату, то она не только окупит все расходы, но и будет обильным источником доходов.
Король, вероятно, забыв, что я говорю по-итальянски, обратился к одному из своих придворных и сказал, что я прекрасно понимаю вещи и что мое предложение очень умное и более достойное внимания, чем обычная рутина антиквариев, присяжных поклонников древности. Очевидно было, что король отнюдь не обиделся на мое смелое замечание; не возразив мне, он сказал: «Есть одно многотомное сочинение с гравюрами всех замечательных предметов, отрытых в Помпее; если вы найдете что-нибудь достойное для себя, я прикажу представить вам».
Я искренне поблагодарила за такой подарок, который был гораздо выше его похвал.
Восхождение на вершину Везувия едва не стоило мне жизни. Я была не совсем здорова, когда предприняла его, и до того изнемогла, что опасно заболела. Никогда не имела ни малейшего доверия к медицинскому искусству и тем меньше к неаполитанским лекарям, я решительно сопротивлялась всякому лекарству. Наконец, уступая просьбе своих детей и леди Дэмер, я стала лечиться у одного англичанина, Друммонда; он не был практик по профессии, но пользовал своих больных соотечественников с большим успехом и усердием.
Наперекор своим предрассудкам в данном случае я должна была признать, что обязана жизнью медику. Климат и диета скоро поправили мое здоровье, и я по-прежнему продолжала свои утренние путешествия. Окончательно воскресило меня самое действенное средство — внимание императрицы.
Прискакал курьер с ответом на мое письмо, отправленное из Ливорно; Екатерина уверяла меня в своем непременном и душевном сочувствии моему семейству и обещала по приезде нашем в Петербург устроить моему сыну блестящую карьеру, назначить его камер-юнкером, что давало чин бригадира. Она благодарила меня за план госпиталя, отзывалась о нем с похвалой и вообще одарила меня письмом самым любезным.
Я не медлила ни минуты ответить ей. Выразив полную мою признательность за ее доброту, я убедительно просила изменить намерение ее относительно принятия моего сына ко двору. Его воспитание, заметила я, располагает его к деятельной жизни, и сообразно его наклонностям к военной службе и зачислению в гвардейский полк он страстно желает продолжать свое поприще и надеется достигнуть высших степеней. Это составляет и мое заветное желание. В заключение письма я обещала возвратиться в Россию менее чем через год и иметь счастье увидеться с государыней.
С этого времени я стала готовиться к возвращению. Поэтому, поспешив увидеть остальное и простившись с королевской семьей, мы покинули Неаполь и снова отправились в Рим. Здесь я опять увиделась с кардиналом Берни и Байерсом и пробыла в их любезном обществе долее, чем надеялась, потому что в скором времени ожидали прибытия в Рим великого князя Павла с его женой.
Я сочла неприличным уезжать отсюда, не дождавшись их, и потому решила отсрочить отъезд, чтобы встретить почетных гостей и представить им сына и дочь.
Только когда великий князь отправился в Неаполь, мы выехали из Рима в Лоретто. Здесь мы остановились на тридцать шесть часов, осмотрели драгоценные ризы Мадонны — приношения многих
