не сказать насмерть. Заглянув под навес, я застал паренька живым: он очухался и сидел теперь, отвернувшись от входа.
— Мы там завтрак готовим, — сказал я. — Если не хочешь, можешь с нами не есть, однако братцу моему лишний рот накормить не жалко.
— Вы убили моего папку! — ответил паренек, глотая слезы. — Сволочи!
— Да это мы так сказали, чтобы тебя отвлечь и разоружить.
Мальчишка обернулся и посмотрел на меня. От удара кожа у него на лбу лопнула, и на переносицу стекала струйка крови.
— Правда? — спросил мальчик. — Богом клянетесь?
— Для меня это пустое, поэтому нет, Богом не клянусь. Могу, однако, поклясться своим конем. Что скажешь?
— Так вы не встречали мужика на сивом мерине?
— Нет, не встречали.
Собравшись с силами, паренек полез ко мне через лавки. Я помог ему спуститься на землю и за руку отвел к костру, поскольку ноги у мальца подгибались от слабости.
— Вы посмотрите, кто сбежал от одинокой смерти! — жизнерадостно воскликнул Чарли.
— Верните винтовку, — потребовал малец.
— Мужайся, парень, тебе грозит отказ.
— Отдадим винтовку, когда поедем прочь, — пообещал я и передал пареньку тарелку, полную бекона, бобов и лепешек. Еду он принял, однако есть не стал. Только таращился на нее с таким видом, будто угощение вызывало в нем жуткую скорбь.
— Что не так? — спросил я.
— Надоело, — произнес паренек. — Меня постоянно лупят по голове.
— Скажи спасибо, что я не снес ее пулей, — сказал Чарли.
— Больше мы тебя не ударим, — вставил я. — Ты, главное, не хитри. А пока ешь, не то остынет.
Паренек смел еду с тарелки и, немного погодя, ее выблевал. С голоду его желудок отвык принимать твердую пищу, и теперь малец сидел и смотрел на полупереваренный завтрак, размышляя, поди, не проглотить ли его обратно.
— Слышь, парень, — предупредил его Чарли. — Только тронь свою рвоту, и я застрелю тебя.
Тогда я отдал мальчишке бoльшую часть своей порции, велев есть медленно, а после прилечь на спину и дышать глубоко. Выполнив указания, паренек откинулся на спину и пролежал спокойно минут пятнадцать. Его не вырвало, но желудок продолжал возмущаться.
— А как же вы? — садясь, спросил меня парень. — Голодным останетесь?
— Мой брат постится во имя любви, — ответил Чарли.
Вот уж не думал, что братец прознал о моем новом режиме питания. Покраснев, я не мог посмотреть ему в глаза, ответить на лукавый взгляд.
Мальчишка вопросительно взглянул на меня.
— У вас есть подруга?
Я не ответил, и он мне признался:
— Я себе тоже подругу завел. Ну, то есть она была моей подругой, когда мы с папкой уезжали из Теннеси.
Чарли спросил его:
— Как вышло, что ты сидишь тут один, без еды и лошадей, на трех повозках?
— Нас было много, и мы ехали работать на берегах рек в Калифорнию. Я, мой папка, его два брата — Джимми и Том, друг Тома с женой. Она первой померла: ела, ела, а еда в ней не держалась. Папка говорил: нельзя было тащить ее с собой. Думаю, он правильно говорил. Мы ее похоронили, поехали дальше, и тут приятель Тома говорит, что не может ехать дальше. Берите, мол, все: и повозку, и инструменты, а ему, мол, надо домой и там поскорбеть. Мол, сердце его разбито. Только он отъехал на четверть мили, как дядюшка Том выстрелил ему в спину.
— Сразу после похорон жены? — спросил я.
— Нет, дня два прошло. Дядюшка Том не хотел убивать друга. Он сказал, что просто припугнуть хотел, для смеху выстрелил.
— Как-то не смешно получилось.
— Да он по жизни был недобрый. И умер он следующим. Подрался в салуне, и ему вспороли брюхо. Крови вылилось море. Она, как красный ковер, под ним растеклась. Сказать по совести, мы только обрадовались. С Томом нелегко было. И он лупил меня по голове больше других. Просто так, без причины. Пройдет мимо — стукнет, пройдет мимо — стукнет.
— Что же твой батя не велел ему прекратить?
— Папка мой вообще разговаривал мало и редко. Взрослые таких, как он, зовут, ну, замкнутый.
— Что было дальше? — спросил Чарли.
— А, ну, значит, Том погиб, мы продали его лошадь. Хотели и повозку продать — не вышло. Никто не брал ее, такую задрипанную. Пришлось впрячь двух волов да в три повозки. И что, вы думаете, случилось? Волы подохли: от голода, от жажды, ну и хлестали их плетьми только так. И вот, значит, остались мы с папкой и дядя Джимми. Впрягли мы лошадей в повозки, тащимся. Деньги тают на глазах, еда тоже. Мы переглядываемся и думаем одновременно: проклятье!
— Дядя Джимми тоже подлый?
— Нет, он мне нравился… пока не сбежал с деньгами две недели тому назад. Не знаю, куда он поскакал: на север ли, на юг, на запад или восток. Мы с папкой застряли здесь. Думали, как быть дальше. Потом, говорю же, с неделю назад папка отправился искать еду. Скоро он вернется, вот увидите. Правда, ума не приложу, что его могло задержать… А вам спасибо, что накормили. Вчера я почти подстрелил кролика, но их так трудно взять на мушку. Да и патронов у меня маловато.
— Гд е твоя мать? — спросил Чарли.
— Умерла.
— Прискорбно слышать.
— Ага, спасибо, но умерла она давненько.
— Расскажи про свою подругу, — попросил я.
— Ее зовут Анна, и волосы у нее цвета меда. Чище волос я в жизни не видел, и они такие длинные, что доходят ей до пояса. Я люблю ее.
— Твои чувства взаимны?
— Как это?
— Анна тебя тоже любит?
— Да вроде бы нет. Я пробовал целоваться с ней, обнимать, но она отбивалась. Последний раз даже обещала, что ее папка и братья побьют меня, если я снова к ней полезу. Вот погодите, она передумает, когда увидит мои карманы, полные денег. Золота в реках Калифорнии полным-полно: только заходи в воду и жди — самородки сами в лоток прыгают, что твои лягухи.
— Ты сам-то в это веришь? — спросил Чарли.
— Так в газете писали.
— Боюсь, тебя ждет жестокое разочарование.
— Мне бы поскорее до Калифорнии добраться. Устал сидеть здесь и ничего не делать.
— Недалеко осталось, — сказал я. — Калифорния как раз за тем перевалом.
— К нему-то и поехал папка.
Чарли расхохотался.
— Что смешного? — спросил паренек.
— Ничего. И папка твой поехал наловить пару фунтов скачущего золота. К ужину, поди, вернется и привезет готовых денег, вот увидишь.
— Вы моего папку не знаете.
— Серьезно?
Шмыгнув носом, паренек обернулся ко мне.
— Вы про свою подругу не рассказали. Какого цвета у нее волосы?
