Еще месяца два такого «процветания», и банк прикроет мою лавочку. — Он поднес к моему лицу шприц, с длинной иглы которого капало. — Будет немного больно, сынок.
— Ай! — вскрикнул я.
— Гд е вы учились зуболечению? — спросил Чарли.
— В очень престижном месте, — ответил доктор и с хитрецой улыбнулся.
— Если не ошибаюсь, врачей готовят несколько лет, — припомнил я.
— Лет? — Уоттс рассмеялся.
— Сколько же тогда?
— Лично я просто изучил карту нервной системы и дождался, пока доставят купленные в кредит инструменты.
Я взглянул на братца — тот лишь пожал плечами и вернулся к чтению. Тогда я потрогал собственное распухшее лицо и… поразился, не ощутив касания.
— Ну не прелесть ли! — сказал Уоттс. — Я могу все зубы у вас изо рта повыдергать, а вы ничегошеньки не почувствуете.
Чарли глянул на меня по-над газетой.
— У тебя и правда башка онемела? — спросил он.
Я кивнул.
— Гд е вы раздобыли это зелье, док? — спросил братец у Уоттса.
— Об этом я скажу только коллегам, — ответил дантист.
— В нашей профессии оно бы тоже сгодилось. Продайте нам немного.
— Оно, знаете ли, на дороге не валяется.
— Заплатим прилично.
— Вынужден отказать.
Посмотрев на меня пустым взглядом, Чарли вновь уткнулся в газету.
Уоттс тем временем проткнул мне щеку в нескольких местах, и наружу потекли разноцветные гуморы. Кое-что в голове еще оставалось, но Уоттс успокоил: дескать, самая гнусь вышла и остатки опухоли пройдут сами по себе. Потом он выдернул два особенно скверных зуба, и я рассмеялся. Больно не было ну ни капельки! Поерзав на месте, Чарли встал и вышел — отправился в салун через улицу.
— А вы, однако, трусишка! — прокричал Уоттс ему вслед.
Доктор зашил мне щеку, напихал в рот ваты и после отвел к мраморной раковине. Там он явил, прямо сказать, настоящее чудо: деревянную щеточку с прямоугольной головкой, увенчанной грязно-белой щетиной.
— Зубная щетка, — провозгласил доктор. — Чистите ею зубы, и ваше дыхание всегда будет свежим. Вот, смотрите, как это делается.
Показав, как правильно использовать диковинный инструмент, Уоттс дыхнул мне в лицо. Запахло мятой. Он протянул мне точно такую же — только новую — щетку и мешочек душистого зубного порошка. Сказал: в подарок. Я воспротивился было, но Уоттс заверил, что производитель прислал ему целый ящик этого добра. Тогда я заплатил два доллара за удаление зубов, и Уоттс принес бутылку виски, чтобы отметить, как он сказал, взаимовыгодную сделку. В общем-то, доктор оказался мужиком приятным, и тем более стало жаль, когда вернулся Чарли и навел на него пушку.
— Я предлагал сделку, — произнес братец, красный от выпитого бренди.
— Интересно, в чем еще мне не повезет? — печально произнес Уоттс.
— Вот уж не знаю, — ответил Чарли. — Да мне, собственно, плевать. Эли, забери у него обезболивающее. А ты, Уоттс, найди веревку и быстро. Вздумаешь хитрить — продырявлю тебе мозг.
— Порой кажется, что одна дырка в голове у меня уже есть. — Обращаясь ко мне, Уоттс сказал: — Эта погоня за деньгами и удобствами совсем меня измотала. Берегите, милый мой, зубы, содержите рот в чистоте, и ваши слова станут звучать еще слаще. Верите мне?
Чарли заткнул его, врезав по уху.
Глава 7
Мы ехали весь день и весь вечер, пока у меня не закружилась голова. Не желая на ходу свалиться с лошади, я предложил Чарли остановиться и разбить стоянку. Братец согласился, но с условием, что для сна мы подыщем укрытие — собирался дождь.
Чарли уловил в воздухе запах дыма, и вскоре мы наткнулись на однокомнатную хижину: из трубы вился белесый дымок, в единственном окошке плясало слабое пламя. На стук в дверь вышла старуха, завернутая в лоскутное одеяло и рванье. С подбородка у нее свисали длинные седые волосы, а во рту чернели кривые зубищи. Чарли, комкая в руках шляпу, голосом театрального трагика поведал о наших злоключениях. Старуха взглянула устрично-серыми глазами на меня, и в тот же миг я весь похолодел. Не говоря ни слова, женщина вернулась в хижину. Скрипнули по полу ножки стула.
— Что скажешь? — спросил у меня Чарли.
— Поехали отсюда.
— Она же оставила для нас дверь открытой.
— Не нравится мне эта старушенция.
Чарли поддел сапогом кусочек снега.
— Она хранит огонь в очаге. Чего тебе еще надо? Мы же не жить к ней приехали.
— И все равно, поехали отсюда.
В этот момент женщина прокричала:
— Дверь!
— С меня хватит пару часиков посидеть у огня, — сказал Чарли.
— Больной я, а не ты! Едем дальше.
— Нет, остаемся.
По дальней стене хижины поползла тень старухи. Показавшись в дверном проеме, женщина вновь прокричала:
— Дверь! Дверь! Дверь!
— Видал? — произнес Чарли. — Нас приглашают.
Да, приглашают на ужин, где главным блюдом станем мы. Впрочем, я настолько ослаб, что когда Чарли за руку потащил меня в хижину, я не сопротивлялся.
Внутри имелись стул, стол и грязный тюфяк. Мы уселись напротив каменной печи прямо на покореженные доски пола. Жар от огня приятно грел лицо и руки, и на какое-то время я даже порадовался смене обстановки. Старуха же сидела за столом, завернутая в тряпье, под которым не было видно лицо. Перед ней на столе лежала горка тускло-красных и черных не то бисерин, не то камушков. Старуха ловко выхватывала из кучи по одной штучке и нанизывала ее на тонкую проволоку для бус или еще какого-то изысканного предмета украшений. Рядом стояла лампа, под колпаком трепетал слабый желто-оранжевый огонек. С его кончика срывался хвостик черного дыма.
— Мы вам очень обязаны, мэм, — произнес Чарли. — Мой брат болен и не может спать под открытым небом.
Старуха не ответила, и Чарли вслух подумал:
— Не глуха ли она?
— Нет, я не глуха, — ответила старуха и зубами перекусила проволоку.
— Я лишь высказал предположение, — поспешил оправдаться Чарли. — И вовсе не хотел никого оскорбить. Напротив, слух у вас отменный, острый! И, позвольте заметить, у вас чудесный дом.
Отложив недоделанное украшение, женщина обернулась к нам, но и на сей раз я не сумел разглядеть ее лица из-за пляшущих теней от тряпок.
— Думаете, я не поняла, что вы за люди? — Она указала кривым пальцем на наши оружейные пояса. — Бесполезно, не притворяйтесь.
Чарли тут же переменился, точнее вновь стал собой.
