над «і»:
— Не верь ветру в поле, а жене в воле! — И припечатал: — Кто жене волю дает, сам себя бьет.
Оказалось, что жена штукатура сбежала. Ко всему еще, героем ее романа оказался испанец. В соответствии с законом сообщающихся сосудов, стоило Гонсальво понять, что она уже не вернется, сам он вернулся к Марсиакам: «Работа — лучшее лекарство!»
А Юго, обнаружив, что этот труженик кисти еще депрессивнее его самого, внезапно проникся к нему симпатией.
Увы, депрессия Гонсальво повлияла прежде всего на его легендарное трудовое рвение. Он вяло принял протянутый ему Юго аванс в виде чека на три тысячи евро (без налогов), изучил фронт ремонтных работ, оценил сделанное заменившим его подмастерьем короткой фразой «Ни два, ни полтора» — и поделился планами на будущее. Гонсальво считал, что нужно немедленно начать все сначала, иначе потолки, стены, двери — «все будет покрыто глубокими трещинами». Больше того, чувствуя себя ответственным за случившееся, он объявил о намерении устранить недоделки сам, причем при минимальных расходах.
Пусть бы, — прибавил Гонсальво, — для этого пришлось трудиться день и ночь. — И закончил так: — Все равно дома меня никто не ждет, так что… — И глаза его увлажнились.
Даже Навес, существо с каменным сердцем,
Пришлось Юго взяться за телефон, чтобы сообщить Ариане две новости — хорошую и плохую.
1) Гонсальво снова приступил к работе…
2) …но он не собирается делать передышку даже на выходные.
Подошел Никар (экий рот-то у него сластолюбивый!) и сказал:
— Ариана, думаю, нам надо срочно поговорить… я имею в виду — насчет Фланвара. Не знаю, помните ли вы его, — это служащий торгового отдела, которого мы подозреваем в промышленном шпионаже, даже фирму вроде бы установили, для которой он все тут вынюхивает. Фланвар этот грозит пригласить экспертов конфликтной комиссии по рассмотрению трудовых споров, и как бы нам не пришлось, если он осуществит свою угрозу, выложить двадцать тысяч евро компенсации за моральный ущерб…
— Я прекрасно помню, кто такой Фланвар, Адольф, и ни к чему постоянно напоминать, кто есть кто и что следует делать. Мне страшно жаль, что вы теряете на это свое драгоценное время! Я пока еще не приняла… Ладно, скажем так: я дам вам знать, какое приняла решение, в нужное время и в нужном месте.
Адольф удалился с таким видом, будто ему нагадил на голову птерозавр.
Отношения между ними так и оставались натянутыми. Что бы ни сказала Ариана, что бы она ни сделала, как бы ни проявила свою сущность, — все это, кажется, вызывало у него одно лишь отвращение. Если бы у него хотя бы хватало смелости и решительности, если бы он не сдерживал гнев так нет же — враждебность его оставалась ледяной супервежливой, ненависть ископаемого к нормальному человеку! По утрам он осматривал ее с ног до головы, приподняв брови, молчаливо оценивая, а выражением лица напоминал в это время старую даму, недовольную замеченным у внука пирсингом. Потом, в течение всего дня, Адольф делал все чтобы не видеть ее больше. На собраниях сидел уткнувшись в папки, а при необходимости обратиться говорил, уставившись глазами в ее лоб, — чтобы, не дай бог, не случился пресловутый eye contact[30], столь милый сердцу современного менеджера. Увы, Адольф Никар не только не был современным менеджером, он еще и извлекал из этого обстоятельства какое-то злорадное удовлетворение. Одно время Ариане ужасно хотелось ему за это отомстить, нацеливая взгляд на промежность своего заместителя, но она быстро поняла, что в профессиональном коллективе, целиком состоящем из мужчин, подобная шутка может быть истолкована превратно. Ну и решила не делать ничего, а поскольку ничегонеделание не входило в ее привычки, настроение у нее стало соответственным.
Она сильно переменилась с тех пор, как заняла кресло Юго в президентском кабинете ЖЕЛУТУ. Понимая, что ее облик и стиль поведения лишь способствуют озлоблению Никара, молодая женщина применила уроки Момо: реплики ее стали краткими, сухими, высокомерными. «Хозяйский» — так она для себя определила свой новый тон. Ох, но до чего же «хозяйский» тон был ей ненавистен!..
Надо бы все-таки подумать об этом Фланваре… Слухи о нем бродили не первую неделю, и Адольф решился осуществить то, что называл «расследованием», а на самом деле было в чистом виде слежкой, для которой наняли частного детектива. Профессионал сыска смог раздобыть лишь несколько фотографий. Подозреваемый был запечатлен у дверей конкурирующей фирмы в пятницу около 16 часов. Показали снимки Николя Фланвару, тот принялся защищаться: я, дескать, всего-навсего зашел к зятю, который там работает, как и я, в торговом отделе. Проверили — оказалось, да, есть у него такой свойственник. Но Адольф Никар и тут увидел лишь доказательство очевидной, просто-таки бросающейся в глаза виновности сотрудника: «Когда члены одной семьи работают в конкурирующих фирмах, это неизбежно приводит к преступному заговору». И не просто увидел, еще и выводы сделал! Принял решение избавиться от «провинившегося» работника, сформулировав причину увольнения так: «тяжкий дисциплинарный проступок»! Между тем доказательств не прибавилось, и увольняемый вознамерился показать зубы. Что ж, вполне логично! Только вот с тех пор в ЖЕЛУТУ воцарилась обстановка всеобщей подозрительности — ни дать ни взять Моссад.
— В таком способствующем жестокой конкуренции секторе экономики, как сдача в аренду крупногабаритной техники, шутки со служебной информацией недопустимы, — печально сказал бухгалтер- аудитор.
Ариана, призванная решить наболевшую проблему, сразу же заявила, что по закону любой подозреваемый пользуется презумпцией невиновности, и потому сделать безработным молодого отца семейства, исходя из одного лишь подозрения, — это, знаете ли, какой-то… какой-то фашизм!
Адольф от такого сравнения дернулся и прошипел вполголоса:
— Уж прямо-таки фашизм! Остерегайтесь, Ариана, если мы все примем ваши прекраснодушные взгляды на общество и будем следовать им в работе, то, поверьте, пригреем на груди предприятия не одну змею! Остерегайтесь и заодно усвойте: зло уже пустило корни, и никто в ЖЕЛУТУ больше не желает работать с этим изменником!
Ариана тогда взяла неделю на раздумья, а сегодня утром, когда семь суток, минута в минуту, истекли, Никар сунулся к ней с этим вопросом.
Но она ничего пока не решила…
Ариана подняла трубку телефона и попросила срочно соединить ее с Николя Фланваром.
— Нет-нет, мадам Бартоли, примерьте лучше другое кольцо. Мне кажется, этот оттенок желтого вам совсем не подходит.
Клиентка в растерянности положила перстень с топазом обратно в коробочку. До чего странный тип! Ей бы сразу насторожиться, как только открыла дверь! Мод Бартоли надеялась, что, как обычно, увидит Ариану Марсиак. Не тут-то было! Перед ней стоял красавец мужчина. Мод поначалу даже как-то устыдилась своего легкого халатика, и чувство собственной уязвимости парализовало ее. Зато потом, наглядевшись на то, как новоявленный продавец украшений в течение десяти минут рта не открывает, а только строит неодобрительные гримасы, что бы она ни выбрала, спросила довольно сухо:
— Ну а что же, по вашему мнению, мне могло бы подойти?
— Вот! Вот этот браслет. У вас красивые запястья, и вы должны их показывать. Не сменить ли вам стиль? Разве вас не украсят такие прелестные перья?
Мод Бартоли уставилась на него круглыми глазами. Браслет, который ей предлагался, больше всего напоминал облачко с горным хрусталем в центре и пушистыми розовыми и сиреневыми перышками вокруг. Идеальное украшение для юной принцессы Сисси — еще до того, как она предприняла атаку на Франца- Иосифа. Но мадам-то Бартоли уже стукнуло добрых шестьдесят, и муж, не особо нежничая, прозвал ее Герингом! Обычно она выбирала из коллекции «Л как „легкомыслие“» серые или черные камни, плоские угловатые украшения. Ничуть не похожие на эти розанчики из органзы, годные разве что на подвязку невесты!
Мадам Бартоли проводила Юго Марсиака к выходу, а когда он уже стоял на пороге, сказала:
