успокоило. В браке я хранил верность. Я не слишком приспособлен вести двойную жизнь. У меня было единственное приключение с молодой соблазнительной женщиной во время деловой поездки, сразу после рождения Люка. После этого я считал себя последним дерьмом, чувство вины оказалось невыносимым грузом. Адюльтер – дело непростое. После этого и стала зарождаться пустыня в отношениях между мной и Астрид, и она становилась все шире, пока я не узнал о ее романе с Сержем. Наша сексуальная жизнь стояла практически на мертвой точке, и, признаю, я не пытался понять, что между нами не так, и ничего не делал, чтобы ситуация изменилась. Или не хотел знать. А может, в глубине души я догадывался, что она любит и желает другого мужчину.
Астрид в длинной футболке выходит из ванной. Глубоко вздохнув, она ложится в постель. И протягивает мне руку. Я беру ее за руку и ложусь рядом, полностью одетый.
– Подожди немного, не уходи, – шепчет она. – Подожди, пока я засну. Пожалуйста.
Она гасит ночник. Какое-то мгновение, погрузившись в сумерки, в слабом, проникающем сквозь шторы с улицы свете я смотрю на очертания мебели. Я дождусь, когда Астрид заснет, и тихонько уйду. Перед глазами в странном порядке мелькают картины. Кости на дороге, гроб Полин, Ксавье Паримбер со своей медовой улыбкой, моя мать, обнимающая женщину…
Будильник оглушительно звонит прямо мне в ухо. Я понятия не имею, который теперь час и где я нахожусь. Включается радио. «Франс инфо». Сейчас семь утра. Я в комнате Астрид, в Малакоффе. Должно быть, я заснул. Я чувствую, как ее теплые руки прикасаются ко мне, к моей коже, и это слишком приятное ощущение, чтобы я положил этому конец. Я не могу открыть глаза.
– Папа! Ты остался на ночь!
Я улыбаюсь ему. Но сердце падает вниз. Я знаю, что он ждет не дождется, когда же мы с Астрид помиримся. Он никогда этого не скрывал. И говорил об этом Мелани. И Астрид. И мне. Он верит, что это все еще возможно.
– Да, вчера я устал.
– Ты спал в комнате мамы?
Глаза Люка лучатся надеждой.
– Нет. – Я вру и ненавижу себя за это. – Я спал внизу на диване. Я ходил в ванную.
– А, – выдыхает он разочарованно. – Ты приедешь вечером?
– Нет, приятель. Не сегодня. Но знаешь что? Мы отпразднуем Рождество все вместе. Здесь. Как в добрые старые времена. Что скажешь?
– Супер!
Очевидно, что новость его обрадовала.
На улице темно, и Малакофф еще спит. Я проезжаю по улице Пьера Ларусса, потом еду в Париж по улице Раймона Лоссерана, которая выводит меня прямиком на улицу Фруадево. Мне не хочется думать о том, что только что произошло. Это поражение, хоть и подслащенное удовольствием. А теперь и удовольствие ушло. Остался только сладковато-горький привкус сожаления.
Глава 37
Рождественский вечер в Малакоффе прошел прекрасно. Астрид блестяще его организовала. С нами были Мелани и мой отец, который выглядел не лучшим образом, Режин и Жозефин. Я давным-давно не видел стольких Реев в одной комнате.
Не хватало только Сержа. Когда я со всем доступным мне тактом спросил у Астрид, как у них дела, она вздохнула: «Это непросто». После ужина, когда все получили свои подарки и устроились у камина, чтобы скоротать время за приятной беседой, мы с Астрид поднялись наверх, в кабинет Сержа, чтобы поговорить о детях. Оказалось, мы оба вдруг ощутили, что теряем над ними контроль. Пренебрежительность, неуважение, отсутствие выражений любви и привязанности… Марго окружила себя стеной молчаливого презрения, отказывается ходить на консультации к психологу, которого мы нашли, желая помочь ей справиться с тоской по умершей подруге. Арно, как мы и предвидели, исключили из лицея. Мы записали его в пансион строгих правил, расположенный недалеко от Реймса. Его защитник в суде надеется закрыть дело путем полюбовного соглашения, предусматривающего возмещение ущерба, нанесенного семье Жусслин. Мы пока не знаем, в какую сумму выльется это «возмещение». К счастью, мы не единственная семья, задействованная в этом деле. Казалось бы, все эти неприятности – в целом обычные ситуации, которые нередко возникают в процессе взросления подростков. Но это соображение меня почему-то совсем не успокаивает. Астрид думает так же. Мне становится легче, когда я понимаю, что ее мучат те же мысли, и я стараюсь ее успокоить.
– Ты не понимаешь, – говорит она. – Мне осознавать все это больней, чем тебе. Я дала этим детям жизнь.
Я попытался описать ей отвращение, которое испытал при виде Арно в ночь его ареста. Астрид склонила голову, на лице появилось выражение беспокойства, смешанного с сочувствием.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Антуан, но мне все равно больней. Наши дети… Я носила их вот здесь, – говоря эти слова, она кладет руку на живот, – я словно все еще чувствую их в себе. Я их родила, они были такие милые, а теперь.
Я выдаю единственное, что приходит на ум:
– Знаю. Я присутствовал при их рождений.
Свое раздражение Астрид скрывает за улыбкой.
В начале января на Францию обрушивается антитабачный закон. Странное дело, но выполнять его требования оказывается легче, чем я думал. На леденящем кровь холоде возле офисов и ресторанов нас, курильщиков, собирается так много, что мне начинает казаться, будто я принимаю участие в каком-то заговоре – заговоре замерзших рук. Люка сказал мне, что Серж вернулся. Я невольно спрашиваю себя, рассказала ли ему Астрид о событиях ночи, последовавшей за похоронами Полин. И если рассказала, то как он к этому отнесся? В процессе работы Паримбер оказался таким же занудой, как и его зять, – настоящая железная рука в бархатной перчатке. Вести с ним переговоры – все равно что, валясь от усталости, нести крест на Голгофу.
Единственным лучом света в темном небе стал праздник-сюрприз, организованный в честь моего дня рождения Эллен, Дидье и Эммануэлем. Он состоялся в доме Дидье. Это мой коллега-архитектор, и, хотя мы одновременно закладывали фундамент своей карьеры, в отличие от меня он сейчас обретается в мире успеха и процветания. К счастью, он не стал задаваться. Хотя мог бы. У нас с этим высоким худощавым длинноруким субъектом с необычно звучащим смехом единственная общая черта – его жена бросила его ради более молодого мужчины, надменного банкира из Сити. Его бывшая, которая мне всегда нравилась, стала клоном Виктории Бэкхэм. А ее выдающийся греческий нос превратился в свиной пятачок.
Я не особенно задумывался о приближающемся сорок четвертом дне рождения. Когда я был, так сказать, полноценным отцом семейства, я радовался подаркам своих детей – неумелым рисункам и поделкам. Но на сей раз думал, что проведу этот день в одиночестве. Как и в прошлом году. Утром Мелани прислала мне милое сообщение, Астрид тоже, а еще – Патрик и Сюзанн, которые отправились в большое путешествие по Азии. Думаю, я бы сделал то же самое, если бы потерял дочь. Мой отец регулярно забывает о моем дне рождения, но на этот раз – сюрприз! – позвонил мне на работу. Его голос прозвучал устало – ничего общего с адвокатским тенором прежних дней.
– Хочешь приехать к нам на ужин в честь твоего дня рождения? – спросил он. – Нас будет только двое,
