спрятаться от этого. Почему?
– Потому… – я не желала вспоминать обо всех несправедливых обвинениях и издевках в мой адрес.
– Вы когда-нибудь слышали о Малютке-деревенщине? – прошептала я, чуть не поперхнувшись.
– Расскажи мне.
И я рассказала. Сначала запиналась, но постепенно слова полились потоком. Я говорила о том, как надо мной смеялись во всем мире, потом о гнусных намеках, будто я причастна к исчезновению мужа. О том, как оказалась пленницей в собственном доме, и даже детей пришлось отправить прочь. В «Тринадцати Вязах» мне приходилось внушать окружающим, чтобы меня не узнавали.
– Почему ты так стремишься отыскать мужа? – задал вопрос Генри.
Я чуть не съязвила в ответ, но поняла, что Генри спрашивал о чем-то глубинном.
– О, вы имеете в виду, хочу ли я вернуть Адама, чтобы спрятаться за ним?
Генри кивнул, и я задумалась над этой мыслью. После исчезновения мужа я на год сделалась затворницей. Друг Адама из ФБР приносил мне нераскрытые дела, но я тратила на них совсем немного энергии. Отец уговаривал поискать дома с привидениями, но я не могла собраться с духом для борьбы с репортерами и докучливыми людьми, поэтому пряталась в своем убежище и не трогалась с места.
– Ты никогда ничего не достигнешь, пока в твоем сердце ненависть, – заметил Генри.
Я собралась было спорить, что мое сердце вовсе не полно ненависти, но ведь старик прав. Смотрясь в зеркало, я видела собственную ауру и черные пятнышки на ней, которых становилось все больше. Как будто кто-то разрядил дробовик в мою ауру, и в ней остались ядовитые свинцовые ядрышки, породившие растущие язвы.
– Генри, расскажи мне о моем будущем, – глубоко вздохнув, я крепче прижала колени к груди.
Прошло немало времени, прежде чем он ответил:
– Большинство людей, которые приходят ко мне, дают пять долларов, и я говорю им то, что они хотят услышать. Женщина не хочет знать, что муж ей изменяет, что через полтора года она будет вкалывать на двух работах, в одиночку воспитывая троих детей, пока ее бывший шикарно расслабляется в другом штате. Мужчина не хочет знать, что двое из его детей и не его вовсе.
– Секс, – пробормотала я. – Кажется, все на свете сводится к сексу.
– Дарси, милая, – протянул Генри, – насколько я могу судить, сексом занимаются все, кроме нас с тобой.
Я расхохоталась и позабыла все свои болезненные мысли, и поняла, что Генри не собирается мне ничего рассказывать. И совсем не факт, что он способен увидеть мое будущее. Я всегда была странной для так называемых «нормальных» людей, так может и для прозорливца я темная лошадка.
Очевидно, Генри устал – его прекрасная аура начала бледнеть. Пора уходить.
– Вы можете хотя бы подсказать мне время и место встреч Амелии и Мартина? – вставая, спросила я.
– Сумерки, – улыбнулся Генри. Пока что он не ответил толком ни на один из моих вопросов и знал, что я это понимаю. – Больше сотни лет каждый вечер после наступления сумерек дух Амелии отправляется к раздвоенному вязу у реки и ждет Мартина. Это то самое дерево, на котором повесили Мартина и под которым погребено его тело.
– И там его дух встречается с ее?
– Нет, никогда. После смерти Мартин оставался с их сыном. Увидев, что мальчик очутился под защитой своего белокожего деда, Мартин покинул землю.
– Несчастная женщина, – отозвалась я. – Столько лет ждала мужчину, с которым встретиться не суждено.
– Да. Обстоятельства сделали из Амелии узницу, но смерть разбила ее оковы. Она должна была стать свободной, но предпочла остаться пленницей.
– В деликатных намеках вы не сильны, Просто Генри, – хмыкнула я. Он уподобил меня Амелии: я тоже добровольно лишала себя свободы и долго-долго ждала мужчину, который, возможно, никогда не вернется.
В ответ Генри широко улыбнулся.
– Можно вас поцеловать? – попросила я.
– А я могу выбрать, куда? – мигом парировал Генри.
– Ах вы, пошлый старикашка, – вздохнула я и поцеловала его в лоб.
Генри коснулся руками моих щек и задержал мое лицо в ладонях.
– Дарси, тебе ниспослан великий дар, но ты не используешь его. Ненависть и гнев внутри тебя становятся сильнее твоего дара. Я видел, что ты способна убивать людей силой мысли. А сейчас ты направляешь свои силы вовнутрь и губишь сама себя.
Да, он говорил правду, более того, я и сама уже думала о том же – в более мягкой форме, конечно, – но не хотела этого слышать. Я не знала, как приглушить тоску по мужу, не знала, как превозмочь злость на своих обидчиков. Если бы СМИ не осыпали меня такими ужасными – и несправедливыми – обвинениями, у меня сохранилась бы поддержка дочери и племянницы, когда Адама не было рядом.
– Ненависть разъедает тебя, – Генри убрал руки от моего лица. – Я сочувствую любой нечисти, которой не повезет оказаться сейчас рядом с тобой.
– Хотела бы я заключить Девлина в какую-нибудь клетку, чтобы заставить ответить на мои вопросы.
– А меня ты посадила бы ту же клетку или все же в отдельную?
– В отдельную, – нашлась я.
Ах, если бы изобрести способ принудить Генри рассказать мне все, что ему известно. Понимая бесполезность такой попытки, я попрощалась и зашагала назад к церкви. Кладбищенские духи по-прежнему призывали меня подойти и поговорить с ними, но я прошла мимо. Священника нигде не было видно, так что я, не прощаясь, села в арендованную машину и выехала на главную дорогу.
Я была голодна и остановилась у местного ресторанчика. Мне понравился звук, с которым захлопнулась старая дверь, когда я вошла внутрь. Это был обычный жилой дом, большую часть первого этажа которого переделали под столовую; створчатые двери вели на кухню, но, судя по запаху, почти вся еда готовилась на улице на старинном гриле. Скорее всего, наверху располагались спальни и квартира владелицы ресторана. В кухонное раздаточное окошко я увидела высокую статную чернокожую женщину, хлопочущую над кастрюлями и сковородками. Я чувствовала, что ей нравилось готовить, но хозяйка отчаивалась, что ей придется закрыть свой маленький ресторанчик из-за недостатка посетителей. Не о ней ли упоминал Генри? Не та ли это женщина, которой пришлось одной заботиться о троих детях? Если так, то неужели Генри специально направил меня сюда? Неужели он скрыл от меня свои силы так же мастерски, как и ответы на вопросы?
Подошла молодая официантка – старшая дочь хозяйки, и я заказала курицу с клецками, булочки и глазированную морковь. Принесенный несколько минут спустя заказ включал два пышных бисквита и домашний яблочный соус.
Я ела, одновременно рассматривая помещение и немногочисленных клиентов-афроамериканцев, и размышляла о практически пустом холодильнике Генри. Доев пирог с орехами пекан, я расплатилась, вышла и направилась за дом. Повинуясь моему внушению, хозяйка ресторана смирно сидела и лущила зеленый горох.
Я предложила женщине условиться о доставке три раза в день горячей пищи для Генри. Она поняла, о ком я, по одному только имени.
К моему удивлению немедленного согласия не последовало. Ее аура красивого зеленого цвета всполохнула яркими языками, из чего я поняла, что хозяйка хочет эту работу. Так почему же она не заводит речь об оплате? Не пробует заключить сделку?
Вместо этого женщина стала говорить, как сложно доставлять блюда и сохранять их горячими.
– Ну, так купите термоконтейнеры, – предложила я. – Вроде тех, что используют разносчики пиццы. Я за них заплачу.
– Такой вариант возможен, – хозяйка не поднимала глаз от миски с горохом. – Но было бы лучше готовить прямо там, на дому у Генри.
