социалистической партии, был арестован, после мучительных допросов в составе штрафного батальона отправлен на восточный фронт и погиб где-то у Старой Русы.
После ухода «нашего эсэсовца» появилась Лона.
«Что творится в здании верховного суда на Александерплац!» — начала она. — «Говорят о какой-то большой акции гестапо, но когда и где это произойдет, никто не знает».
Она обняла меня и попросила не выходить завтра на работу. Да, я тогда работал. Мне было одиннадцать лет, и я работал в еврейской больнице. Все еврейские школы были закрыты, а нас, детей, распределили на работу. Сначала на еврейское кладбище в Вайсензее, а позднее — в еврейскую больницу.
На кладбище мы чувствовали себя совсем неплохо — свежий воздух, приемлемая еда. Конечно, запах гари, доносившийся с Иранишерштрассе, был довольно сильным, но все же работа на кладбище нам даже нравилась. Однако люди из гестапо решили, что работа на кладбище слишком хороша для нас.
Начальство еврейской больницы придумало для нас другую работу.
В отделении для туберкулезников мы должны были выносить судна с экскрементами, мыть больных, выслушивать их жалобы, причитания и придирки.
Кроме того, мы должны были перевозить умерших в расположенную в подвале мертвецкую. Обычно тележки с покойниками стояли в больничных коридорах. С этими тележками мы спускались на лифте вниз. Умершие были накрыты зелеными покрывалами, как правило, короткими. Из-под покрывал торчали восковые ноги.
Я и сейчас не слишком высок, а тогда и вовсе был небольшого роста. Длинные тележки загораживали дорогу к лифту. Толкая перед собой тележку с покойником, мне все время приходилось смотреть по сторонам, чтобы не сбиться с пути.
Иногда санитары ради забавы внезапно выключали свет в подвале и он погружался во тьму, только смутно белели ноги покойника, да где-то наверху гудели трубы отопления. Вначале я страшно пугался и начинал громко кричать, но со временем привык к этим шуткам.
Позднее мы даже стали соревноваться — кто быстрее довезет своего покойника до подвала. Однажды это привело к столкновению моей тележки с тележкой, которую толкал мой школьный товарищ. Его покойник вывалился на пол, и мы с трудом втащили тяжелое тело обратно.
Санитар в мертвецкой вначале ругался, а потом перестал обращать внимание на наши игры. Наверное, он думал — чем скорее мы ко всему этому привыкнем, тем будет лучше.
Этот санитар спас нам жизнь, — проигнорировав предупреждение Лоны, я на следующий день явился на работу.
В тот день мы с моим приятелем Гюнтером Мессовом прикатили в мертвецкую тележки с покойниками. Санитар закрыл за нами дверь.
«Послушайте, ребята», — начал он, — «сегодня люди из гестапо „наведут здесь порядок“ — так они это называют. Они заберут весь еврейский персонал больницы. Вам отсюда тоже не выйти. Вот и решайте — хотите, чтобы вас забрали и увезли, или хотите обратно к своим?»
Мы кивнули.
«Вы можете лазить?»
Мы кивнули снова.
«Значит так. На лифте вам подниматься нельзя. Поднимайтесь по лестнице. Дойдете до двери. Эта дверь — во двор, где стоят машины для перевозки покойников. Ворота закрыты, но двор обнесен железной решеткой. Через эту решетку вы перелезете на улицу. Сможете это сделать?»
Мы с Гюнтером переглянулись. «Конечно, сможем», — сказал я. — «Когда нам нужно уходить?»
«Немедленно. Если пойдете назад по коридору, тут вас и сцапают».
«На какую улицу мы вылезем?»
«На Шульштрассе».
«Там полно народу, могут заметить, что мы лезем через забор».
«Ваше дело. Больше я ничем не могу помочь».
Мы опять переглянулись. Что у этого санитара на уме? Может, он хочет устроить нам ловушку? Неужели нет никакого другого выхода? Ведь это будет выглядеть как бегство, и там, на улице, нас уже ждут, чтобы схватить? Я убежден — мой друг думал то же самое. Но если все действительно так, как говорит этот санитар, если я не попытаюсь убежать отсюда, то я никогда больше не увижу свою мать.
«Поторапливайтесь. Скоро они начнут обшаривать двор, и тогда вам не выбраться!»
Он подошел к двери, осторожно открыл ее и выглянул в коридор. «Сорвите это», — показал санитар на желтые звезды на нашей одежде. Потом выразительно поглядел на открытую дверь — давайте, топайте отсюда, — и исчез в полутьме коридора. Было слышно, как он спускается по лестнице.
Мы влезли на железную ограду с таким видом, как будто нам просто интересно. Просто двое мальчишек залезли на забор. Мы даже повисели немного наверху — мол, а не спуститься ли нам обратно? И спрыгнули с забора на улицу. Проходившие мимо люди не обратили на нас внимания, никто не сделал нам замечания. Мы пожали друг другу руки. Повернувшись, Гюнтер нерешительно пошел вверх по улице. Больше я его никогда не видел.
Придя домой, я увидел — мать паковала вещи.
«Зачем ты это делаешь?» — спросил я.
«В любой момент нам нужно будет уходить отсюда. Я беру с собой только самое необходимое».
«А почему бы нам не остаться здесь? Может быть, мы пойдем к Лоне?»
«Ни в коем случае! Они ведь знают, что мы с ней дружим! Она же была компаньоном отца! Нас в первую очередь будут искать у Лоны. Да сейчас и она тоже не знает, у кого мы могли бы укрыться».
Но ведь Лона обещала отцу заботиться о нас! Она как-то сказала мне — если возникнет необходимость, она найдет для нас убежище. Когда я рассказал матери об этом разговоре, она только невесело усмехнулась и промолчала. И продолжала паковать вещи.
Я не говорил матери о том, что произошло со мной в больнице. У меня не хватило на это смелости. Зато я сказал, что не хочу, чтобы меня отправляли куда-нибудь одного.
«Я тоже не хочу», — ответила мать. — «Но сейчас нужно использовать любую возможность для спасения. Лона познакомила меня с одним человеком, который сможет нам помочь. Во всяком случае, она так думает. Этот человек коммунист и готов помогать каждому, кто не согласен с нацистами или кого они преследуют».
«Ты мне об этом никогда не рассказывала».
«Откровенно говоря, мне и сейчас не нужно было это делать. Кроме того, этот парень довольно глуп, да к тому же ужасно задается, как будто и в самом деле в ближайшее время собирается начать решительные действия против Гитлера и его банды и сразу с этим покончить».
«Но может, он действительно поможет нам спрятаться? Хотя бы на первое время. А там будет видно».
«Больше я об этом человеке не слышала. Несколько раз я спрашивала о нем у Лоны. А она каждый раз отвечала — если у него появится какая-нибудь идея, он даст о себе знать. Да я особо и не надеюсь — этот тип не похож на серьезного человека. А женщинам он может луну с неба пообещать, если они — как бы тебе сказать… — если они ему понравятся».
«Ну конечно, ты ему понравилась — ведь ты же такая красивая!» — сказал я.
«Ах ты, маленький сводник!» — рассмеялась мать. — «Неужели ты думаешь, что я собираюсь за него замуж? У него где-то в пригороде хозяйство, он выращивает овощи. А с этого можно жить даже без продовольственных карточек. Сейчас, сказал знакомый Лоны, он не может взять нас к себе — гестапо следит за ним, там знают, что он состоял в коммунистической партии. Но у него найдутся друзья, которые смогли бы спрятать нас у себя. А если так и дальше пойдет и обстановка станет еще более хаотичной, то он, мол, сможет тогда не опасаться гестапо — у гестапо наверняка будут другие заботы. Знаешь, я не поверила ни одному его слову. Тоже мне, коммунист-предприниматель! Да он просто хвастун, вот он кто! Он все время спрашивал, нет ли у меня в запасе денег. Если есть, то тогда, наверное, можно что-то сделать — за деньги кто-нибудь у себя спрячет».
Я спросил мать — не думает ли она, что он, наверное, тоже хотел бы получить с нее деньги.
«Да нет, он просто болтун», — покачала она головой. — «Он женат, и на жизнь им с женой
