— Эта затея прошла бы успешно именно сейчас. Ты так не думаешь?
— Не знаю, мама. Мир Манхэттена жесток. Самостоятельный магазин там долго не просуществует. Может, открыть бутик в гипермаркете…
— Ну нет. Отдельный салон. Прямо на Пятой авеню. Не меньше. И сейчас. Расскажи мне, что там поделывают мои внуки.
Я рассказала, что Джонни поет в церковном хоре, а Кикит участвовала в детской цветочной распродаже. Рассказала об учителях и друзьях дочери. Я говорила до тех пор, пока у Конни еще оставались силы слушать. Потом она внезапно разозлилась, посчитав мой приезд пустой тратой времени, и я предпочла оставить ее на некоторое время одну, чтобы дать ей немного отдохнуть, пообещав вернуться после обеда.
Рона была младше меня всего на два года. Мы делили спальню, одежду, даже друзей, но так и не смогли поделить внимание и любовь Конни и стать по-настоящему близкими людьми. Для меня это не являлось большой проблемой. Мы с Конни были настолько похожи, что любое сравнение с сестрой всегда происходило в мою пользу. Рона же вся состояла из противоречий, она постоянно нуждалась в одобрении матери и так страстно его добивалась, что любая попытка получить его заканчивалась полным провалом. Но сестра никогда не унывала, уверенная в собственной правоте.
Надеясь избавить всех нас от нищеты, она в двадцать лет кинулась в омут брака с самым богатым и выгодным, по ее мнению, холостяком. Промучившись с ним три года и вытерпев двух его любовниц, Рона разжаловала Джерри в бывшие. Неудачное замужество не отбило у нее желания попробовать снова, и практически накануне моей свадьбы она нашла себе мужа номер два. Гарольд оказался еще более богатым и выгодным холостяком, которого можно было найти, и он не обманывал ее. Он просто умер.
Мои дети очень любили Рону, и та отвечала им взаимностью. Пока я сидела с мамой, она водила детей в кино, в магазины игрушек, в музеи и рестораны, то есть во все те места, куда наиболее достойные люди Кливленда обычно приводили своих чад. Ее потребность в постоянной активности воспринималась взрослыми как неугомонность, а детьми — как неукротимая жажда жизни. А почему бы и нет? С ними она сама становилась если не ребенком, то своим парнем. Хотя ее веселое времяпрепровождение с Кикит и Джонни заключало не столько желание получить удовольствие, сколько намерение бросить своеобразный вызов мне: Рона позволяла себе и детям делать то, что никогда бы не позволила я. Рона могла казаться примерной дочерью ради Конни, но со мной она не церемонилась. В ее глазах я оставалась строгим и жестоким надзирателем. Именно во мне она видела причину своих неудач.
Пока мы находились в Кливленде, на меня легла тяжкая обязанность отвечать на вопросы, которые текли непрерывным потоком. Подозрительная по натуре Рона, убежденная, что от нее скрывается добрая половина правды, постоянно требовала от меня подробнейшего отчета в том, что сказали доктора по поводу состояния матери. Джонни уклончиво интересовался судьбой бабушкиного кота, потому что не мог напрямую спросить о том, что грозит самой бабушке. Кикит же в таких случаях никогда не колебалась. За вопросом: «А зачем бабуле сделали этот укол?» — обязательно следовали вопросы: «Ты видела, как у нее трясутся руки?», «А почему этот аппарат так странно пищит?», «Я слышала, как бабуля кричала, когда ее переворачивали на бок. Почему она кричала, мамочка?»
Дети приходили вместе со мной в больницу дважды в день. Мы мечтали наполнить эти короткие визиты радостью и весельем, но Кикит и Джонни были слишком расстроены плохим состоянием бабушки, чтобы создавать вести себя непринужденно. И тогда Рона благополучно уводила их из больницы. Мой приезд она восприняла как избавление и не считала нужным это скрывать. Порой сестра кидала сухое: «Удачи», или поддразнивала: «Мы будем думать о тебе». А все остальное время в ее взгляде читалось удовлетворение: наконец настала пора ее вознаградить.
И Рона была права. Она не только проводила в больнице все время, когда я возвращалась домой. Она еще и столкнулась с иной, критической стороной натуры Конни. Именно сестра ощутила на себе всю силу горя матери, когда та осознала, что наступил конец ее жизни.
Нет, я не винила ее за то, что Рона решила устроить себе небольшой отпуск. Если бы мне предоставили выбор, я бы тоже предпочла сейчас находиться где-нибудь в другом месте, потому что слишком больно было смотреть, как умирает мать. И не имело никакого значения, как часто я приходила в больницу. Каждый раз, когда я входила в палату матери и видела ее страдания, это поражало меня с одинаковой силой. Я могла часами наблюдать за ее бледным лицом и на следующий день снова приходила в ужас от его бледности. Несмотря на те усилия, которые я прилагала, чтобы отвлечься в те минуты, когда не видела Конни, и несмотря на то что падала в постель мертвой от усталости, горе не давало мне заснуть.
Дети улетали во вторник. Прощание с бабушкой оказалось только началом наших испытаний. Прибыв в аэропорт, мы узнали, что все рейсы откладывались из-за тропических ливней, бушующих по всему Восточному побережью. Время вылета переносилось и переносилось. Я звонила Дэнису — на работу, домой. Один раз, два, три — никто не брал трубку. Пришлось оставить ему сообщение на автоответчике.
Джонни начинал уже серьезно переживать, что пропустит тренировку. Кикит волновалась, что отец пропустит самолет.
Время вылета отложили в очередной раз. Я уже оставила несколько сообщений для Дэниса. Джонни плакал от страха, что его не допустят до игры, и он упустит реальный шанс победить в предстоящем субботнем матче со слабой командой.
Кикит неоднократно начинала причитать, что Майкл, Тревис и Джой, сидя в чемоданах, наверняка смертельно переживают, что их потеряли, и гадала, что происходит с багажом во время задержек рейса.
У меня на душе тоже было неспокойно. Начнем с того, что мне сильно не хотелось отпускать детей лететь одних. Я предложила подождать до утра в надежде, что погода изме-нится, но Джонни настолько расстроился из-за неприятной перспективы пропустить тренировку, что я сразу же отбросила эту мысль. В конце концов, самолет направили по дру-гому маршруту с посадкой в Балтиморе, и это заставило Джонни нервничать еще больше. С досады он толкнул Кикит, которая плача подбежала ко мне. Все, что я могла сделать, это оставить очередное сообщение для Дэниса и посадить детей в самолет, предварительно крепко обняв их и взяв со стюардессы слово, что та передаст их в Логане лично в руки отца.
Я вернулась в больницу, не прекращая поглядывать на часы и пытаясь дозвониться до Дэниса. Проверяя сообщения на автоответчике, я слышала только себя. Муж взял трубку, когда уже оставалось совсем немного времени до прилета детей.
— Ты успеешь? — спросила я, сообщив ему всю необходимую информацию.
— Ну, конечно, успею, — ответил Дэнис.
Но он опоздал. Дети прилетели в Логан в шесть. Дэнис появился там только в шесть сорок и утверждал, что именно это время я назвала ему по телефону.
Дэнис откровенно лгал. Но спорить было бессмысленно. Все, что я хотела, так это успокоить детей, насколько это можно было сделать, находясь так далеко от них. Я почти не спала в течение недели, я вообще никогда по-настоящему не высыпалась вдали от дома. И теперь чувствовала себя совершенно разбитой.
Я отложила отъезд в Сент-Луис до четверга, чтобы провести еще день с матерью. С Броди мы обо всем договорились по телефону. Мы собирались встретиться в пятницу на Международной выставке домашней мебели в Хай-Пойнте и работать по двенадцать часов в сутки до понедельника, переезжая с выставки на выставку, встречаясь с торговыми представителями. Я знала, какой дизайн нравится мне и какой идеально подходит для наших магазинов. Броди знал, какие вещи подойдут нам по цене и дополнят наш каталог.
Понимая, что я беспокоюсь о Конни, Броди взял на себя поездки в Денвер и Новый Орлеан. Я побывала в Атланте и во вторник поздно вечером вернулась в Кливленд. Рона пришла в восторг, что получила еще один выходной. Но я делала это не ради Роны. И даже не столько для матери, сколько для себя самой. И не важно, насколько сильно я волновалась, что происходит дома. Конни Грант была единственной матерью, которую дала мне природа. Очень долгое время я жила слишком далеко от нее. И
