— Не хочу в интернат! — вновь испуганно пискнул мальчишка, затем резко развернулся и задал стрекача.
— Стой, паскуда! — заорал ему вслед полицай, но мальчишка уже сиганул в дыру забора ближайшей разрушенной избы и скрылся из глаз мужика. — Попадешься еще мне!
— Помечтай, урод! — прошипел Вовка, пробираясь сквозь заросший сухим бурьяном огород. — И не от таких уходил…
Пробираться к центру поселка мальчишка решил огородами. Действовать в райцентре оказалось не так-то просто.
— Угораздило же сразу нарваться на полицая, — ворчал себе под нос мальчишка, перебегая через очередной огород. — Чё им тут, медом намазано? — возмущался он, спрятавшись за заброшенной стайкой для свиней, когда по улице проходил полицайский патруль. — Давайте, валите отсюда поскорее, — шептал он, не выпуская немецких прихвостней из своего поля зрения.
— Мальчик, ты откуда? — поглощенный слежкой за хиви, Вовка не заметил, как к нему подошла женщина — видимо хозяйка дома, во дворе которого он прятался.
— Ой! — от неожиданности Вовка подпрыгнул. — Я, тетенька из Козюкино… — мальчишка быстро оправился от испуга и, шмыгая носом, постарался разжалобить хозяйку дома.
— Ох, бедненький, как же ты сюда зимой-то добрался, — всплеснула рукам женщина. — Далеко ведь и холодно. А ты вона какой худенький.
— Голодно, тетенька, было. Сирота я, круглый. У бабки жил, да преставилась она…
— Ох ты, горемыка! Ладно, пойдем в дом, покормлю тебя. Звать-величать как?
— Вовкой звать, — ответил мальчишка. — Путиловы мы… Я… Никого ведь из родни не осталось.
— А моих в интернат забрали, — горестно вздохнула женщина. — Уж три годка как. Почти не вижу их, кровиночек моих… — По щекам женщины покатились крупные слезы.
— Не плачьте, тетенька, — Вовка погладил хозяйку дома по руке, — все хорошо будет.
— Не верю я в это, малыш. — Хозяйка ласково погладила Вовку по голове. — Так и живу от встречи до встречи… Чего встал на пороге? Скидай свое пальтишко и в хату проходи.
— Я, тетенька, натоптать боюсь — вона какая у вас чистота, а у меня валенки грязные…
— Так ты их тоже скидай, — предложила тетка. — Под лавкой в углу чуни возьми. Старшого моего… — она вновь не удержалась и всхлипнула.
Вовка быстро скинул пальто, снял валенки, достал из-под лавки старенькие, но еще добротные чуни из овчины и засунул в них ноги. Приятное тепло и мягкость овечьей шерсти после тяжелых растоптанных валенок показалось мальчишке верхом блаженства. Он подбежал к печке и приложил озябшие руки к теплым побеленным кирпичам.
— Хорошо! — помимо воли вырвалось у мальца.
— Ох, бедненький, ты бедненький! — вновь заохала сердобольная женщина. — Как же ты дальше один-то бедовать будешь? Пропадешь ведь.
— Ничего, тетенька, ответил отогревшийся, оттого и повеселевший Вовка, — перебедуем!
— Я бы тебя оставила у себя… Но заберут ведь — все едино. В интернат тебе идти надо, у нас в поселке есть, где детки мои…
— Да что вы все, сговорились, что ли? — недовольно буркнул Вовка. — То полицай толстомордый грозился в интернат свести, то вы…
— Толстомордый? А! — поняла, наконец, тетка, о ком идет разговор. — Так ты на Егора Рябченко наткнулся? Этот гад перед фрицами выслуживается. Сколько он, сволочь, людей хороших загубил… — Женщина закрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи, и вновь разрыдалась.
— Тетенька, не плачь, — попросил Вовка.
— Да все, сынок, все… Давай к столу — кормить тебя буду.
— Это мы с превеликим удовольствием! — Вовка отошел от печки и уселся за стол. — Тетенька, а зовут вас как?
— Ты меня, Вова, тетей Верой зови. Меня так племяши величали, упокой господи их безвинные души! — сказала хозяйка, убирая в сторону печную заслонку.
— Померли? — поинтересовался Вовка.
— Померли, — кивнула теть Вера, беря в руки ухват. — Аккурат позапрошлой весной… Голодно тут у нас было… Кору есть приходилось… Мои-то повзрослее были — выжили, а от Светкины мальцы — сестренки моей, — пояснила она, взгромождая на стол чугунок, — не смогли. Младшой её — тот совсем сосунком еще был. А у нее с голодухи ну не капли молока, а коров и коз всех фрицы забрали… — Она вновь зарыдала, вспоминая те кошмарные дни. — Ладно, не будем о плохом, тебе ведь и самому не сладко в жизни пришлось.
— Уж и не говорите, тетенька! — произнес Вовка, сглатывая тягучую слюну — от чугунка шел изумительный запах.
Хозяйка поставила перед мальчишкой большую глубокую тарелку, которую до краев заполнила парящим варевом.
— Мяса, конечно, в нем нет, — словно оправдываясь, произнесла женщина, — мы и сами его давно не видели…
— Не расстраивайтесь, теть Вер, — произнес мальчишка, вылавливая ложкой капустный лист, — даже без мяса вкуснотища!
— Кушай, родной, кушай! — Сердобольная женщина погладила Вовку по грязной, давно не стриженной шевелюре и сунула ему в руки большую горбушку черного хлеба. — А потом я тебе баньку истоплю — хоть вымоешься, поспишь в нормальной постели. А потом подумаем, что с тобой делать…
— Только я в интернат не пойду! — проглотив несколько ложек борща, сообщил Вовка. — Не хочу я туда!
— А что же ты делать-то будешь? — всплеснула руками тетя Вера. — Помрешь ить с голодухи!
— Я живучий, — нагло заявил мальчишка, — в зиму же не помер. Да и лето не за горами — проживу. Да и люди добрые, навроде тебя, теть Вер, с голодухи помереть не дадут…
— Эх ты, горе луковое, — хозяйка вновь взъерошила густые Вовкины космы, — жаль мне тебя… Уж в интернате все лучше, чем по дорогам шататься, да милостыней жить. К тому же все равно, рано или поздно попадешься.
— И не уговаривайте, тетенька, — замотал Вовка головой, — все одно — не пойду! А если поймают — сбегу!
— Петушишься петушок, — ласково произнесла женщина, — накось вот, молочка попей.
— Ой, теть Вер, — отдуваясь, произнес Вовка, оторвавшись от кружки, — вы прям волшебница из сказки!
— Да куда уж мне до волшебниц, — отмахнулась женщина. — Другой жизни ты не видел, довоенной… Вот это была сказка! — В её глазах вновь сверкнули слезинки. — Поел?
— Уф! Благодарствую!
— Тогда лезь на печку. Поспи. А я твои обноски подлатаю слегка, да баньку истоплю.
— Не надо, теть Вер. Я и так вам столько хлопот принес…
— Да какие ж то хлопоты? — произнесла хозяйка. — Это ж мне в радость… Своих-то малых…
— Теть Вер, вы только не плачьте больше!
— Не буду, касатик, не буду! — пообещала женщина. — Ложись, а я пока баньку растоплю. Да, и одежку скидай — я простирну и тоже заштопаю! А покась, на вот, — она вытащила из большого сундука стопку белья, — исподнее чистое — от старшенького мово осталось, в пору должно прийтись.
Вовка принял из хозяйки белье, покрутил его в руках и отложил в сторону:
— Жалко марать. Я ж грязный — жуть.
— Тогда после баньки оденешь, — согласилась женщина.
— Теть Вер, а муж у вас есть? — спросил Вовка.
— Есть, только что с ним и где он, вот уж пятый годок не ведаю. Вместе с отступающими войсками ушел… — Она вновь засопела, стараясь справиться с подступившими слезами.
— Теть Вер, вы верьте: живой он, точно! А написать он вам не может, мы ж тут под немцами. А может, партизанит где. Но живой эт точно!
