членовредительства (включая «УДИВЛЕНИЕ ХОКЕРА», «ГОРЕ ОГРАБЛЕННОГО» и «НЕВИДИМОГО СРЕДИ ЗВЕЗД») преступниками оказывались родственники жертв. Взявшись за латунный дверной молоток, чтобы нанести свой мощный удар, Гроувс даже сказал Принглу вполголоса:
— Когда я буду спрашивать, смотрите в оба. Может быть, здесь какая-то рана, которая у меня закровоточит.
ТУК-ТУК-ТУК-ТУК-ТУК.
Но миссис Смитон была сама безутешность. Ей было уже известно о смерти мужа — по просьбе некоего предприимчивого констебля она опознала тело («Его имя?» — только и сказал Гроувс), — что нарушило задуманную тактику осады. Было двое детей — один в Корнуолле, другой на континенте. Отчитались слуги. В Эдинбурге других близких родственников не было, а вдова никак не могла понять, что могло послужить мотивом.
— Вам должно быть известно, что вашего мужа не очень любили в университете.
— Кто вам это сказал? — с возмущением спросила она, прижав к лицу носовой платок.
— Так говорят.
— Ложь! — воскликнула она, и платок надулся, как парус. — Мой муж был самым уважаемым человеком Эдинбурга!
И разразилась такими продолжительными рыданиями, что Гроувсу ничего не оставалось, как удалиться.
«Когда-то он служил на Корсторфинском приходе, затем преподавал историю Библии и другие церковные дисциплины». Смитон являлся автором книг по агностицизму, теизму и истории Святой Земли во времена Константина. В университете у него было более сотни учеников, местных и приезжих, будущих священников шотландской церкви, а также — по преимуществу — великовозрастных военных в отставке и адвокатов, в преклонные годы заинтересовавшихся богословскими вопросами. И Гроувсу каждый из них был подозрителен.
— Его боялись по многим причинам, и он держал себя соответственно, — признал позже канцлер университета в своем темном кабинете. — Вы, конечно, видели его лицо.
Гроувс решил не говорить, что это лицо он видел в таком состоянии, что любоваться им было сложно. Но конечно же, он изучил портрет Смитона у него дома.
— Человек, с которым приходится считаться, — внушительно сказал он.
— Человек твердых убеждений и редких сомнений. Человек трудный, да, но я бы не сказал, что грозный.
— Да? — Гроувс ответил усмешкой, которая могла бы сойти за ухмылку. — Деликатная материя?
— Полагаю, вы поймете, инспектор, — сказал канцлер, — что его манеры стимулировали большинство коллег. Провоцировали, конечно, но люди интеллекта в глубине души всегда рады провокации, как бы они этого ни отрицали. Я, разумеется, и мысли не допускаю, что кто-либо из них мог нанести ему физический ущерб.
— И все-таки его тело сейчас находится в морге.
Канцлер проигнорировал это напоминание.
— Вы, конечно, слышали о профессоре судебной медицины Уитти? Бог в своей области. Я полагаю, вы позволите ему осмотреть тело.
— Вы полагаете, вот как. А откуда я знаю, можно ли ему доверять?
Канцлер нахмурился:
— Уитти? Доверять? Вы, конечно, просто его не знаете.
Истинная правда. Гроувс знал об Уитти только потому, что тот был тесно связан с Восковым Человеком, хотя уже одного этого достаточно для того, чтобы оскорбиться. А мысль о том, что кто-то раскроет тайну каким-нибудь блестящим судебно-медицинским пируэтом, лишив Гроувса по праву причитающейся ему славы, была крайне неприятна. Он двинулся дальше.
— А что вы думаете о студентах Смитона? Молодые люди часто вспыльчивы и склонны к горячности.
— Я думаю, вы сами увидите, что эти молодые люди более склонны к молитве и размышлению. Может, они и не любили Смитона — может, он был им даже неприятен, — они глубоко уважали его, в чем вы убедитесь, встретившись с ними.
— А вы? — прямо спросил Гроувс, когда они вышли из кабинета. — Каково ваше мнение об этом человеке?
Канцлер задумался.
— Я полагаю, что университет обеднел с его кончиной, — с трудом произнес он, закрывая за собой дверь.
Услышав новость, студенты богословия мертвенно побледнели. Гроувс задал каждому несколько коротких вопросов, а Прингл составил список имен с адресами. Профессоров по одному вызывали в свободную комнату за кабинетом канцлера, и Гроувс — подкрепившись презрением к этим ученым сумасбродам, которые ничего не смыслят в реальном мире — оставшуюся часть дня вел лаконичные собеседования и многозначительно записывал что-то себе в блокнот.
«Поведение нескольких ученых джентльменов, без сомнения соперников, мне не понравилось: они пытались казаться расстроенными, но я-то знал, что Смитона не любили, и читал на их лицах лицемерие».
— Есть идеи, инспектор? — спросил его позже Прингл.
— На данной стадии я бы не хотел высказывать какие-либо предположения.
Профессор судебной медицины — «Уитти по имени и натуре»[9] — поехал с ними в морг.
— Три фрагмента тела, — пробормотал он, покачав головой. — Судя по всему, тот самый случай, когда тело — такая же загадка, как и убийство.
В ответ на эту неуместную шутливость Гроувс нахмурился:
— Прекрасно, что вы именно так смотрите на дело, сэр. Уверяю вас, это не игра.
— Могу только молиться, — сказал добрый профессор, — чтобы преступник разделял ваше мнение.
Предварительный протокол судебно-медицинского исследования был подписан полицейским врачом, но его вполне можно было усовершенствовать; причиной смерти значилось «обезглавливание посредством неустановленного предмета». В нижней части страницы было добавлено нестандартное «выражение чувств»: «Крайне любопытно».
— Это даже не начало исследования, — сказал профессор Уитти, отложил листок и, осмотрев в свете шипящего газового рожка сложенное из кусков тело, указал на раздавленную голову: — Обратите внимание на нижнюю челюсть — как она вдавлена в верхнюю, — разрыв перегородки и рваные раны в глотке. Трудно себе представить, чтобы это совершил нормальный человек.
— Как это? — У Гроувса свело горло.
В воздухе висел запах карболки.
— Как будто это не тело, а какая-то кукла из тряпок и глины… как будто ее подобрал злой ребенок, сплющил и бил головой… и разбросал на три стороны.
— Но вы не хотите сказать, что это сделал ребенок, сэр?
— Cum grano salis,[10] инспектор. Но все же невероятная сила, которая нужна, чтобы… — Уитти постучал карандашом по подбородку. — Неординарная сила всегда связана с глубокими страстями.
— Сумасшедший?
— Не уверен, — сказал Уитти. — Такая ненависть… Я даже не возьмусь утверждать, что это человеческое существо.
— То есть это могло быть животное?
— А там были следы животного?
— Только конские копыта.
Уитти вытянул губы:
— Я имел в виду скорее саблезубого тигра.
