Это же так просто – забыть о судьбах человечества и вспомнить о себе. Час-другой в неделю, проведенный перед благодарными слушателями, сотворит чудо. По меньшей мере, хоть ненадолго вылезешь из норы своего «я».
Эти – или похожие – слова Роберт слышал неоднократно и всякий раз ощущал внутренний протест. Вылезти из своего «я» несложно. Хотелось бы только знать, куда
У него не хватало духу признаться Аните, что музейная работа доставляет во сто крат больше маеты, чем он ожидал, а уж он-то ничего хорошего не ждал. Сама мысль о лекциях перед толпой незнакомых людей, о том, чтобы разжечь их интерес и ежесекундно поддерживать этот самый якобы распаленный интерес… сама эта мысль вызывала тошноту. Порой казалось, проще плюнуть в физиономию очередного посетителя – и покончить со спектаклем. Но Роберт держался, не желая разочаровывать друзей.
– Забавно, – протянул Питер. – Уж сколько лет прошло, а я, бывает, оглянусь вокруг, – он сделал широкий жест рукой, – и удивляюсь. Ведь на моем месте мог быть ты. Представляешь? Не я, а ты.
О чем это он? О доме? Архитектурных излишествах? Или о вставных зубах?
– Я имею в виду Аниту, – уточнил Питер.
– Аниту – что? – Она вошла в гостиную с подносом в руках. – Быстро, быстро, кто-нибудь – подставку! Извини, дорогой, что ты говорил?
– Да так, размышления вслух. Если бы Роберт нас не познакомил…
– Точнее, если бы он не познакомился сначала с моей сестрой… – Анита пересчитала приборы, окинула критическим взглядом стол и махнула мужу, чтобы принес охлажденную бутылку вина. – Тогда бы тебе точно ничего не перепало. Держу пари, Роберт стал бы ухаживать за мной. – И она кокетливо хлопнула Роберта салфеткой по носу.
Посмеялись. Однако недосказанность осталась; от гостя явно ожидали ответа. Роберт с натужной улыбкой уставился на дымящуюся баранину.
– Фантастика. Ты любого шеф-повара переплюнешь, Анита. (У-уф, удалось-таки вернуться к ресторанной теме, черт бы ее побрал.)
– Робе-ерт! – Анита укоризненно посмотрела на него. – От тебя требовалось другое. Ты должен был сказать, что если бы сначала познакомился со мной, то влюбился бы безумно и на всю жизнь. Тебе не дано, верно?
– Не дано?..
– Это она о светской болтовне, – подсказал Питер, взявшись за нож. – Которую так обожают женщины.
– Ну не скажи, не все и не всегда, – хмыкнула Анита, но Роберт уловил в ее голосе суховатые нотки.
Вот чего ему точно не дано было понять, так это подтекст супружеских реплик, их скрытую мелодику. То вверх голос взлетит, то упадет до шепота; то прозвучит мирно, то вдруг сгустится до тайной угрозы. В любом случае подразумевается явно больше, чем произносится вслух. Должно быть, эту способность обретаешь вместе с обручальным кольцом.
– Мы, бывает, тоже предпочитаем честность, – продолжала Анита. – Вот, к примеру, Роберт. – Она выбросила руку, показывая на гостя, словно на экспонат в музейной витрине. – На первый взгляд он кажется застенчивым. Или чересчур серьезным. Или же слишком основательным, – вспомни, как он делает паузы, как обдумывает каждое слово. Но лично я считаю, что Роберт – феноменально честный человек. Да-да, честный, – задумчиво повторила она, ненароком опуская ладонь на сжатый кулак Роберта. – Он просто не может снизойти до светской болтовни, которую все мы… э-э-э…
Роберт изучал полированную поверхность красного дерева, пока глаза не заволокло от ее блеска. Он ненавидел, когда его препарировали, будто лабораторную крысу. В такие минуты Роберт чувствовал себя нелепо и жалко, чего, разумеется, эти двое вовсе не желали. Наверное.
– Все мы? – переспросил Питер, подмигнув приятелю. – Все, только не Роберт, верно? Что ж, давайте считать, с пустой трепотней покончено. С этой минуты болтать будем только по делу, раз уж тебе…
– Прекрати, Питер, хорошо? – сердито сказала Анита. Скрежет вилки о фарфор резанул по ушам.
Роберт почему-то вдруг вспомнил о матери.
Ирландцы всегда говорят «извините», англичане предпочитают «пардон» или «прошу прощения». Анжеле потребовалось как минимум двадцать «извините», только чтобы выбраться из вагона. Англичане говорят «спасибо», «благодарю» или «премного благодарен»; ирландцы сваливают все в одну кучу – чтобы не дай господь никого не обидеть, они изобрели «тысячу благодарностей». Разница, если подумать, невелика; в остальном же и здесь люди как люди, вопреки всем жутким предостережениям тетушек.
– Лондон кишит извращенцами, – безостановочно скрипели они. – Да что там! В Лондоне полным-полно личностей и похуже.
– Еще хуже?
– Безбожников!
Извращенцы и безбожники, с которыми ей приходилось сталкиваться в приюте, были не так уж плохи. Я с ними справлюсь, убеждала Анжела тетушек. Те мрачно фыркали:
– Справится она! Велика честь для этих… Дьявол не дремлет, учти, дорогая.
Как всякая дурацкая перебранка, эта всегда происходила в самое неподходящее время, ближе к вечеру, под конец утомительного дня. Нет ли у тетушек на примете работы получше, со вздохом интересовалась Анжела. К тому времени она уже привыкла к Лондону, пообтесалась в приюте и изредка отваживалась на легкий сарказм и вздох, подобный этому, – усталый и нетерпеливый. Всепонимающий. Тетки, однако, были неутомимы, неугомонны… и католички до мозга костей.
Анжеле временами казалось, что голоса тетушек засели в ее голове так же прочно, как хор в греческой трагедии, и с тем же постоянством комментировали ход событий. Подвывали, распекали, честили ее на все лады. Иной раз ей хотелось раскрыть череп, сунуть руку внутрь и вытащить оттуда теток, упирающихся и визжащих во все горло. Увы, они слишком уютно обосновались в глубинах ее сознания, чтобы так легко
