пенс: государство и на это пошло, не по здравому смыслу, из престижных соображений — но добилось. Международные финансовые институты, особенно штатовской ориентации, единогласно осудили вмешательство государства в бизнес, но осуждали они вполне прохладно, с высоких трибун, а не на деловых совещаниях, поскольку их непосредственные, шкурные выгоды, оказались в те дни весомее теоретических идеалов. С Бабилоном стоит вести дела, стричь халявные прибыли, — халявные потому, что образуются они отнюдь не в русле правил, определяющих экономическую жизнь общества, но исключительно от циничного использования примата политических законов над экономическими. За престиж захотели заплатить? — Платите, господин Президент, платите, а вот как раз у нас для вас — свободные мешки с чемоданами, да сундуки с карманами!
Но тут, ни с того ни с сего, всемирный финансовый кризис грянул, подобно Гонконгскому гриппу: после Бабилона проснувшись в Индокитае, шустро перекинулся на весь христианский мир; да такой бурный оказался, что закашлялись и зачихали великаны — Транснациональные Корпорации Мирового Уровня, многие из них слегли со смертельной температурой, некоторые даже померли. Когда речь идет о деньгах и самой жизни — не до идеологических различий, пусть моральные ценности сами себя защищают, а устоявшая экономика далекого Бабилона, первая встретившая и пережившая эпидемию — очень даже не лишний поплавок для мировой экономики... Не хотите контрибуцию платить — не надо, мы вас прощаем, давайте восстанавливать паритетные торговые отношения: вам плохо пришлось и нам не сладко.
Можно и нужно сотрудничать с Бабилоном, только надо быть всегда начеку, экономически и политически, ибо авторитарный режим — есть плохой режим. Просто плохой и об этом следует помнить, когда все наладится. И президентов там убивают...
Но эти прозрения пришли чуть позже и за границей, а в Бабилоне все были погружены в свое. Наконец, улеглись первые страсти, заграничные траурные делегации покинули Бабилон, и бабилонцы продолжили жить, не то чтобы как ни в чем ни бывало, но — продолжили, раз жизнь дальше-то пошла, а как же иначе?
В числе других, не сплоховала и государственная комиссия по ценным бумагам, добилась у международного финансового сообщества признания бабилонской трагедии — применительно к фондовому рынку — частью общемирового кризиса, обстоятельствами неодолимой силы, благодаря чему, кстати говоря, Сигорд хотя и остался «голым», но был освобожден от долгов, вернее от той части обязательств, которая касалась заграничных инвесторов и налоговых платежей в бюджеты всех уровней. Дольше всех кочевряжились перед ним и другими многочисленными неудачниками муниципальные налогососы-крохоборы, но на них прикрикнули из Дворца и они притихли на время. Однако это было, скорее, моральное возмещение ущерба, ибо ноль на счету — он и есть ноль: ты ничего не должен, тебе никто не должен, последние триста талеров с тебя снимут безакцептно. Кто? А кто первый успеет, скорее всего телефонная компания. Или сетевая кабельная...
Ботинок в лужу попал, по щиколотку — настолько прозрачна была вода за горбатым асфальтом. Холодна лужа. Скоро стемнеет. Как Сигорд очутился здесь, в этой части города — он не помнил, ибо жил не здесь. Давно уже он продал свою первую квартиру, продал, сразу же добавил малость из свежих прибытков и купил себе здоровенную двухсотметровую в старом, прошлого века, доме. На первом этаже, но зато с отдельным входом. Квартира была «после ремонта», но ей пришлось пережить еще один, ибо Сигорд, очумевший от гигантских барышей той поры, отдал все, планировку, отделку и оснастку квартиры, на откуп чете дизайнеров. Квартира обошлась ему невероятно дешево, с этим ему весьма повезло, но полмиллиона талеров самой покупки всосали в себя дополнительные двести тысяч ремонта и перепланировки, дополнительные двести тысяч талеров мебели, кабелей, телевизоров, джакузи, компьютеров, занавесочек, гардин, выключателей, фотоэлементов, замков, альковов... И сто тысяч талеров за разработку дизайна. На круг вышел миллион талеров! На фига он грохнул такие деньги в жилье, которое он использует своим некрупным полустарческим тельцем — дай бог, если на десять процентов??? Чтобы платить за все про все, за разные там услуги, еще четыре тысячи ежемесячно? Поди, спроси — зачем, да только некого спрашивать. Единственно, что район удобный и по вечерам не напряжный: возвращаешься в любое время суток, дышишь полной грудью, не спеша, без оглядки, не ожидая от улиц каверзы. Полиция бдительна и очень вежлива, но не с хулиганами: она их, в этом районе, можно сказать — на дух не выносит. Равно как и автомобильных воришек, и розничных торговцев подпольной фармацевтикой... А мотор комфортно ставить на ночь во внутреннем охраняемом дворике, и никакого гаража не надо, потому что и под навесом, и не украдут, хотя есть у Сигорда законное место в подземном гараже, которое он оплачивает так же помесячно. Мотор у Сигорда — тот же «Имперский», но пятью годами младше и вчетверо дороже прежнего. Как теперь его содержать, на какие шиши?
Так... Местность знакомая. Ага, залив. Мусорные кучи, свалка. Мотор он оставил там же, на платной «биржевой» стоянке, и все это время шел пешком. Он голоден, однако есть ему совсем не хочется. Такое ощущение, что хоть леденец возьми — сразу стошнит. Это нервное. А вот кофейку бы покрепче, без сахара... Как он вообще здесь оказался, зачем сюда пришел? Сигорд поправил очки — это он решил отдохнуть пару дней без контактных линз — и огляделся. Вот это да! Ноги принесли его к берегу залива, как раз в то самое место, где однажды ему повстречалась Весна... Она... она... согрела его, утешила, дала ему свет и надежду. Сигорд, подобрав повыше пальто, заковылял к самой кромке суши, пока волна не окатила его по самые колени. Щегольские штиблеты его, итальянской ручной выделки, на тонких подметках, были очень плохо приспособлены к морской воде и острым обломкам разнообразных предметов, каменных, деревянных и металлических, густо усеявших так называемый «пляж», но Сигорду было все равно: он вдруг встал вглядываться в горизонт, в безумной надежде еще раз обнаружить белое пятнышко, которое приблизится, вырастет и затем... Еще раз пережить то необыкновенное, невероятное ощущение полного, ничем не замутненного счастья. И тогда он будет спасен, и на этот раз он сумеет сказать Ей, отблагодарить Её, выразить свое восхищение, свою любовь... Но пуст был горизонт. Нет! Вроде бы мелькнуло белое!.. Просто парус. Надо же, какому-то идиоту взбрендило ходить под парусами на ночь глядя, да еще по мелководью. Темнело. Сигорд пошарил по карманам — следовало не мешкая позвонить, вызвать такси и ехать тосковать домой, в уют, потому как здесь не время и не место бродить человеку его внешнего вида и физических возможностей... Трубку он благополучно утерял, либо забыл на работе, что в данном случае равноценно для возможных последствий. Даже если все завершится благополучно — считай простудился, ноги сбил. Ну и что??? Да и хрен с ними, с ногами! Куда их теперь экономить? Для чего теперь жить? И для кого? Сигорд потрогал взглядом то место на воде, где он в тот кошмарный день решил утопиться... Вон там... Или еще правее?.. Угу, фиг вспомнишь в таких условиях... Ладно, поиск подождет, а пока — надо отсюда выбираться. Куда идти? — Любая сторона хороша, лишь бы там нашлось такси, или хотя бы любой общественный транспорт, способный доставить его в цивилизованные места. Сигорд, конечно же, помнил местную топографию, он пошел знакомым путем и — совсем не удивительно, что оказался неподалеку от заброшенной двухэтажки, где он когда-то...
Тем временем, стало окончательно темно. Сколько еще ему идти до хорошо освещенных улиц, где легко тормознуть такси, или хотя бы предприимчивого бомбилу-частника? Однако, вовсе не факт, что они возьмут к себе на борт, вот такого вот... Сигорд с сомнением наклонился и всмотрелся: даже в темноте видно, как высоко грязны его брюки, штиблеты тем паче... Но это пустяки, с кем не бывает... Джентльмен в обществе джентльменов, после дерби, нажрался портвейну и на пути в родовое поместье заблудился... Вспоминается, что идти до тех людных мест минут двадцать-пятнадцать, это считая по светлому времени суток, в темноте дольше; но опять же не обязательно, что он доберется туда целым и невредимым. Если вообще доберется. Одно дело, когда по трущобам ковыляет примелькавшийся бомж, бесстрашный в своей нищете и бесприютности, а другое — когда идет гусь непуганый, с которого есть что снять, тем более чужак. Чужак, именно чужак — кто в нем своего признает? «Погодите, братцы, я же свой, я тот самый Сигорд, который в отрепьях по канавам шнырял!..» Ну и что, подумаешь, явился, ветеран помоек... Здесь старых заслуг не помнят и вообще долго не живут. А вдруг в доме кто-то есть? Почему бы там не обосноваться новым жильцам, таким же, как и он когда-то, ханыгам, так же как и он когда-то поселился? И вообще чудо, что дом еще стоит — сколько времени-то прошло...
Сигорд решился: хватит маячить и мозолить... он зайдет внутрь и если вдруг, на его счастье, там никого нет, то он, по старой памяти, худо-бедно переждет на чердаке два-три часа, до утра, или, хотя бы, до глухого подутра, когда утихомириваются и засыпают все опасные обитатели ночного дна: бродяги, хулиганы, штопорилы, наркоманы, маньяки... Лягавые — они тоже не ягнята с кроликами, и днем, и ночью, в
