девяносто восемь за.
– Ну-ка дай сюда тот и другой… – графин на столе вздрогнул. – Да. – Носко произнес «да» и уставился на своего заместителя, как бы предлагая тому реагировать в пределах своей компетенции. Опытный политработник Магро был невозмутим, он повидал на своем веку немало жоп и от судьбы, и от начальства, причем с очень близкого расстояния.
– Все в пределах нормы, социалистическая демократия в действии. Однако в нашем полку процент сознательных граждан все равно выше, чем в среднем по стране. Там 99, 91 % в среднем, если мне не изменяет память. А у нас… выше.
– Насколько выше, Игорь Иванович? (Лук, по прошествии многих лет, забыл имя и отчество Магро и в рассказе вынужден был вставить случайно придуманные… Прим. авт.)
– Сейчас посчитаем, товарищ п`полковник. Так… Один голос от пятисот… это будет… все равно, что две от тысячи.
– Четыре от тысячи.
– Почему четыре?
– Так два же бюллетеня.
– Вы меня не путайте, Андриященко. Два бюллетеня учтем, когда посчитаем процент проголосовавших за. А против – один бюллетень. Так, итого полпроцента получается, что ли?
– Ну да, полпроцента… Скорее четверть процента. – Это подключился к расчетам Носко. – Ну-ка, давайте посчитайте процент проголосовавших «за», и тогда от ста процентов отнимем итог и поделим пополам…
Все окружающие робко задумались. Откашлялся было Лук и даже что-то пискнул насчет двух десятых процента, но…
– Малчать, товарищ солдат, не разрешаю! Магро, позвони-ка в штаб части, пусть принесут логарифмическую линейку… – На этих словах члены комиссии, солдаты срочной службы, юный лейтенант Романовсков, и прапорщики, Дерман и Карпатый, послушные командирскому взгляду и жесту, дружной толпой повалили к выходу, перекуривать.
– Боже мой! Бож-же ты мой… – сигарета прыгала в губах товарища прапорщика Карпатого, уворачивалась от трясущейся зажигалки. – Даже я, и то… Логарифмическую линейку им! Рассказать – не поверят.
Лук без труда подстрелил у деморализованного «куска» сигаретку и у него же прикурил.
– Я лично очень даже верю. Кроме того, товарищ гвардии прапорщик, налицо явное умение пользоваться логарифмической линейкой, а это уже плоды высшего образования. Думать же – прерогатива сугубо гражданских лиц, отнюдь не наша с вами…
– Да ну… Лук, ты как всегда в своем репертуаре. Нет, ну скажи козлы!
– Козлы. О… Уже несут, линейку несут. Еще по одной, товарищ прапорщик? Мы успеем, не сомневайтесь.
Посчитали. Две десятых процента – численность личного состава полка просто физически не позволяла иметь меньший процент допустимого разноголосья мнений, и это понимали все, даже «наверху». Благодушно рокотал в телефонную трубку Носко, доброй улыбкой лучился Магро – все прошло благополучно, и впереди, если не считать торжественную часть с последующей солдатской самодеятельностью, только банкет. Андриященко лично повез в город запротоколированные результаты.
– Так! А это что? – Магро выковырнул из пачки, подлежащей уничтожению, бюллетень с исписанной вкривь и вкось оборотной стороной. «… и радостью отдаю свой голос за тех, кто своим трудом… своей социалистической отчизны… не подведем…». – Полюбуйтесь, товарищ п`полковник.
Бюллетень перекочевал к Носко.
– Да. Ну, что… Узнаю воспитательную работу Андриященко. Молодцы. Это третий батальон, оттуда сознательные хлопцы, они всегда первые в политподготовке. Как считаешь, Игорь Иванович?
– Буквально то же самое подумал, слово в слово. Давайте, я обратно положу. Надо будет подумать, как поощрить воинов именно третьего кабельного… Может быть экскурсией в Артиллерийский музей?
Мечты Лука рухнули ниц на полковой плац и скончались.
– Ты чего, Саня, что такой смурной? Не пишут давно? Есть закурить?
– Нет, Геныч, это я так, сам себе думаю… Держи.
А если бы выгорел номер? Если бы действительно не хлопали ушами, а проверяли и следили тотально – кто и что писал да зачеркивал, если бы вычислили Лука, поставили в пример и наградили бы отпуском – что тогда? Вот о чем задумался в тот злосчастный вечер Лук, и размышления по данному мелкому конкретному поводу, с перерывами, но – возвращались к нему много-много лет спустя. Что тогда было бы с ним, с его мировоззрением, с совестью, со всей жизнью? Он ведь, смеясь, не раз и не два потом рассказывал об этой злополучной истории друзьям. Если бы все получилось, как задумано – тоже бы рассказывал и тоже бы смеялся… Но только чудилось Луку сквозь годы, чем дальше, тем яснее, что это был бы совсем другой смех немножечко другого человека. Не такого, каким Лук желал бы стать в детстве. Но – не случилось, не сошлось, обошло стороной, и можно жить дальше, сомневаясь, вспоминая и хохоча.
Лук и Корвин
Неигровые фильмы о дикой природе готов смотреть всегда, в ущерб новостям и даже документальным фильмам о человеческом прошлом и настоящем. Подводный мир, надводный и надземный, и подземный, птицы и насекомые, хищники и совсем уже планктон – съемки всего этого крупным планом превращают меня в зеваку. Особенно любопытно наблюдать за жизнью хищников, но здесь вдруг, в процессе осмысления своего любопытства, обрел я два новых знания. В первую голову постиг я, что мне, человеку, хищнику по природе, никогда не избавиться от этого пристрастного интереса к тотальной войне живого против живого. Второе знание оказалось более «шоковым»…
Животные – никудышные вояки.
Кашалоты, акулы, кальмары, львы, тигры, удавы, крокодилы… Охота на травоядных и внутривидовые битвы за право спаривания, нападение акулы и собачьи бои (ненавижу), косатка и тюлень, медведица и волки…
Всюду одно и то же: неспешность и «неуклюжесть».
Вот сцепились большой бурый медведь и огромный барсук, который, все же, в десятки раз меньше медведя. Казалось бы, один бросок, единственный удар лапой – и улетел малой в барсучью Валгаллу, так ведь нет! Оба пугают друг друга, пятятся, фыркают, замирают на десятки секунд…
А вот банда львов, истомленных недоеданием, подкрадываются к горе свежезаготовленного протеина, который усваивает здоровенная стая гиен. Все участники голодны и пьяны видом, вкусом, запахом крови, но и здесь чудеса: львы на брюхе придвинулись к одному боку, гиены, визжа, отодвинулись к другому – банкет продолжился и один только старый буйвол расплатился за него натурою…
Не-е-ет, за свою человеческую жизнь я привык к другим скоростям: реальный кирпич в руках или кинематографический меч куда быстрее стремятся к результату и достигают его. Да, конечно, и человек неуклюж в реальных драках, если он не Джеки Чан в удачном дубле, но зато он убивает все подряд, без разбору: курицу, комара, неверную супругу, куда скорее косатки и, как правило, под горячую руку и на сытый желудок.
Но если разница между акульей атакой в игровом и документальном кино так обескураживающе велика, то уместно предположить, что разница обусловлена человеческим антропоморфизмом и привычкой «мерить по себе».
Да, сам-то по себе вывод не нов: человек – опаснейший хищник земли… Но одно дело впитать это знание за школьной партой, абстрактно, вперемежку с восхищением перед чудесами собственного интеллекта и гуманизма, а другое дело увидеть вдруг, что это самая что ни на есть человеческая натура, слегка подмакияженная в облик гигантского крокодила, ползает по голливудскому экрану…
Это было вступление, а хочу я рассказать о том, как в битве за одну единственную жизнь столкнулись интересы человека и нескольких его синантропов. Зачем? Сам не знаю – и рассказ в память врезался, и имеет прямое отношение к вышесказанному.
Дело было в Петербурге, на улице Новикова, «под проводами», куда один мой близкий друг вывел погулять собаку.
