изначально насторожен, и немало надо вместе соли съесть, чтобы он потеплел к собеседнику. Нам удалось, я считаю... Что?.. Чему больше всего? Хм... Тому, что они... ну... такие невысокие... — Чил поворачивается к Шонне: — чуть выше вас, ей Богу! Это, пожалуй, удивляет прежде всего и больше всего... Что?.. А, да, продолжаю. Кейт, Киф, он — музыка, он дух группы, он не думает о бизнесе, о деньгах, потому что есть Мик, его дело — музыка, он ее творит. Деньги и слава сами собой сыплются ему на грудь и в карманы. Он очень открыт в общении, я бы сказал — доверчив, но он большую часть времени смотрит в себя, и ему для этого не нужен героин. Он — весь твой в общении, если, конечно, ты ему ровня, но отошел на три шага — и нет тебя. Привык, что все подстраиваются к нему, а не наоборот... как все мы, грешные. Чарли — большой оригинал, симпатяга, ироник, далеко не такой холодный и отстраненный, как это кажется внешне, но даже внутри группы — он сам по себе. Рон Вуд — вот кто по кайфу чувак! Вот кто умеет веселиться. Обаятельный — сил нет, хотя и зашибает лишнего иногда. Характер у него неплохой и рисует отлично. А Билл... Боюсь, он уходит из группы.
— Он уже сто лет уходит, — это я встрял. Чил сначала кивнул согласно, а потом покачал головой:
— Нет. Похоже, оно всерьез. Он мне сам сказал, что эта двоица, Мик с Кифом, не дают проходу его композициям. Одна за тридцать лет? И что, все, еще тридцать лет ждать, пока вторую разрешат? И что толку, мол, дальше там высиживать? Деньги всего не решают, Биллу хочется самому определять, что и как играть, какую музыку творить... Им всем уже за полтинник, а Билл к тому же немного постарше остальных, он не такой шебутной и светский, хотя скандалов и баб... прощу прощения... женщин за ним — не менее, чем у Кифа с Миком... Но, вот, считает бесперспективным гонять по миру и наяривать «сатисфэкшн» миллионный раз...
— Как же так? Почему «сатисфэкшн», они же новые альбомы регулярно пишут.
— Пишут. Но — песни в них почти исключительно «свои», авторства Мика и Кифа. Биллу там тесно, а денег, как он говорит, у него довольно, а потом и пенсия не за горами, не пропадет с голоду. Короче, с Биллом у нас теплее всего отношения получились, хотя — все они мне — ох, как приглянулись! Надеюсь, я тоже их не разочаровал.
— Судя по прессе, они от вас, от ваших песен, были в восторге.
— Восторг — женская эмоция, сударыня Ши. Да и что мои безделушки-песенки рядом с бессмертными «Литтл беби». Однако, Мик никогда не забывает поздравить меня с Новым Годом. И я его тоже. Но мне проще, — Чил снова усмехается, — мне секретари подсказывают.
Мы с Шонной поняли прикол и рассмеялись: уж наверное, у Роллингов также секретарская служба на высоте.
Да, мне было суперинтерсно расспрашивать Чилли по поводу Роллингов, и я вынужден был себя сдерживать: Чилли Чейн дал в своей жизни слишком много интервью, чтобы по-прежнему почерпывать в них удовольствие. Я и Шонне мигнул, чтобы «прореживала». Но она у меня умница, и без моих советов соблюдает меру и такт... В отличие от меня, который, все-таки, то и дело возобновлял, пусть и мелкими порциями, вопросы на светские околомузыкальные темы.
Пляж отличный, погода превосходная, компания теплая — но, увы, куда в этой жизни без приключений? Привязалась к нам компания парней, пляжных не то оборванцев-попрошаек, не то просто «баклажанов», которым кажется, что численное превосходство в глухом месте — отличная причина безопасно позабавиться, похулиганить.
А не будет ли у нас закурить? Но мы трое не курим. А который час? Не проблема ответить, когда часы на руке. А можно посмотреть фотик? Нельзя. А откуда мы приехали?..
— А какое ваше собачье дело, откуда мы приехали? — Это я, вконец истомленный собственной отзывчивостью, задал им встречный, но все еще вежливый вопрос. Их семеро — нас трое. Трое — это без Шонны, потому как женщине в драке не место: трое — это я, мой любимый служебный ствол (если кому интересно — почти антикварный «парабеллум», девять мм), Чилли Чейн. Но ствол у меня в сумке, сумка аккурат возле правой ноги, хотя, что-то мне подсказывает, что с этими шакальчиками вполне можно управиться без ствола, — потому как нет при них дубинок, бит, цепей и иных длинных увечащих предметов. Разве что камни, но тут уж... Они замерли на пару секунд, переваривая мой вопрос, и, наконец, самый здоровый и старший из них возразил:
— Ты чего, мужик? Мы же по-доброму. Нельзя так обижать парней. У нас на севере такое никому не прощают.
— Я пока никого не обижал.
— Короче, если хочешь, чтобы все мирно было, выкатывай литровую, или дай денег, мы сами пошлем. И тогда все будет нормально, будет мир.
— Я очень подозреваю, братцы, что у нас с вами и без литровой сейчас все будет абсолютно нормально. — В одних трусах и босиком, у меня не шибко-то грозный вид, но многоопытную Ши моя кротость и безобидная внешность никак не успокаивают:
— Ричик, я тебя умоляю. Не надо никого бить, мы не для того сюда приехали. Я тебя прошу. Мы в отпуске, ты должен это помнить. — И уже к оболтусам обращается:
— Господа. Ради Бога, в такой день, чего нам делить? Вы такие хорошие ребята. Мы сейчас уйдем, и все, и пожалуйста...
Обормоты слушают ее и переводят вытаращенные глаза с Шонны на меня, и обратно. Но в драку пока еще не лезут, поэтому и я веду себя паинькой. Тут откашливается Чилли Чейн.
— К-хм... Молодые люди. Прежде чем мы начнем чистить друг другу морды, попрошу посмотреть на меня, ибо я хочу показать вам маленький пляжный фокус.
Чилли Чейн вдруг подпрыгивает и с места делает обратное сальто! Вот это да, только песок брызнул! Чил повыше меня сантиметров на пять, чуть потяжелее, да плюс постарше, и «упражнялся» на вязкой песчаной поверхности, без подготовки... Вот уж удивил: я, грешным делом, полагал, что он только в фильмах способен демонстрировать физические кондиции... Почему я так думал — даже не понимаю, сам ведь видел, что с «мышцой» у него более-менее нормально, жировых отложений самый минимум, простительный человеку, которому так далеко за тридцать, что почти под сорок...
Прыгнул в сальто господин Чилли Чейн и вызвал тем самым немую сцену среди всех нас. Господа хулиганы переглянулись молча и уставились на своего старшего, по имени Хозе, если верить вытатуированным буквам на фалангах пальцев правой руки.
Тот — тоже не Атилла и не Наполеон по таланту, с полководческими обязанностями не вполне еще освоился: стоит, глазами хлопает в великом умственном напряжении. Двое мужиков против них, но — здоровенные, страха не выказывают, на изнеженных городских слюнтяев с юга не похожи. Смотрят в упор, не суетятся...
— Денег мы вам не дадим, надеюсь, это понятно, чувак? — Я говорю это, стоя почти в упор «ихнему» Хозе. — Если понятно — расстанемся дружно. Понятно?
— Ну, а чего?.. — выдавил из себя чувак Хозе несколько междометий и стоит, не знает, о чем дальше думать, что говорить и как действовать. К счастью для всех нас, у меня уже созрел план выхода из создавшегося положения, и неловкой паузы не случилось.
— Решено? — говорю, и с размаху, от плеча вперед и вниз протягиваю ему пятерню, ладонью вниз, для рукопожатия. Он ее послушно берет, хотя и чуть подтормаживает, а я делаю захват кулаком его оттопыренного большого пальца и нажимаю, как на джойстик, только понастойчивее. Этот самый Хозе ойкает и садится передо мной на корточки, из последних сил стараясь не встать на четвереньки. Вот тут-то я отпускаю его палец и бью коленом в рыло. Разбил, конечно, а колену хоть бы что, я даже боли не почувствовал. В отличие от Хозе, который сел на шорты, распахнул колени пошире, держится за рот и мычит на песке. У остальных баклажанов оцепенение, однако, поскольку приступ медвежьей болезни никого из них не свалил, они вполне могут опомниться и первыми спровоцировать драку. Это же негодяи, маргиналы, у них вечно кулаки чешутся вместо языков, они не понимают, что значит жить, никого не задевая и не обижая...
— Эй! — говорю, — да, ты, с шаром. Ну-ка, дай его сюда!..
Главное — все делать уверенно и не давать им опомниться. У одного парня-полуиндейца, из шпаны, прыгал в руках круглый стеклянный буек, с маленький арбуз размером, он мне его покорно отдал. Привык, сучонок, что это ему трясущиеся обыватели бумажники суют, лишь бы не били их и отпускали обратно в цивилизацию...
