Лет двенадцать парнишке, волосы светлые, не местные. Стало быть приблудился из дальних краев, или мамка от проезжего нагуляла… Теперь мальчик на побегушках, либо продан, либо вообще сирота. Но ошейника нет. Хотя в этих краях, на побережье, ошейников не жалуют, сами все когда-то беглые были.
– Ты, никак, приручить его собрался? – Мальчик покраснел.
– А что, нельзя, что ли?
Воин почесал мохнатую грудь, рыгнул задумчиво, опять отхлебнул.
– Может быть и можно, не слыхивал. Вырастет и тебя же и скушает между делом.
– Не скушает. Я его чувствую, он меня любит.
– Любит… А не боишься, что за ним мамочка придет? Они своих из-за горизонта чуют, тем более молочное дитя пропало? Или, храни нас боги, папочка припожалует?
– Дак ведь папочки у них отдельно бегают, сучки-то их выгоняют, как ощенятся, не то они сами и сожрут весь приплод…
Надо же, такой дядька здоровый, взрослый, а простых вещей не знает…
– А, точно, это я по аналогии с человеками сказал, насчет папы и мамы. А у животных часто семьи по природному обычаю неполные, это верно. Ну так тем более, если они еще и каннибалы, зачем тебе такое сокровище?
– На охоту буду брать, дружить будем…
– Хм… Дружить! С охи-охи! Ну, если так, то конечно, хотя… Так что? Он, говоришь, кобель? А где у нас мамочка?
Лин не знал, что за слова такие – аналогии, каннибалы, но вопрос понял.
– Мамочка разорванная лежала, тухлая, уже вся в мухах, а он рядышком пищал. Было пятеро щенков, да один из всего выводка живым остался. Вот я его и подобрал. Он на самом-то деле ласковый. Вот смотрите: сейчас так пищит, а когда я его на руки беру, покачаю – совсем по-другому. Слышите? Он меня теперь своим считает, я ему как мама.
– Ничего себе! У вас тут, смотрю, ужасы не хуже, чем у нас на западной границе: и охи-охи стаями бегают, и их самих уже на части рвут, а я тут хожу почти голый, если не считать меча да панцыря… Ласковый! Если охи-охи тебе ласковый, – не хотел бы я, тут у вас, нарваться на настоящих свирепых существ любого пола и размера. – Мальчишка прыснул: здоровенный постоялец даже сейчас, без меча, шлема и панциря, которые лежали на соседней скамье, под рукой, был, что называется, увешан всяким смертоносным железом и одной только разбойной рожей способен напугать взрослого тургуна.
– Теперь-то уж не понять, что было, господин, а по следам разобрать, так она в одиночку на тургуна бросилась, вот он ее и порвал. – Постоялец опять покрутил бородой.
– Тургун! Час от часу не легче. А тургун-то здесь откуда? Как раз бы и сожрал весь ваш хутор-мутор с трактиром вместе, да с вами со всеми впридачу?
– Нет его уже, он на восток умахнул. За ним императорские егеря специально гнались, сотни две их было, да еще с колдунами. Говорят, это за сто лет впервые такое чудо в наших краях. Позавчера возвращались с победой, остановились на чуть-чуть, умыться, да попить – все, прикончили его. На двух лошадях специальный ящик со льдом, под замком. Его величеству голову везли – показывать. Для куст… кунт…
– Для кунсткамеры?
– Да. А что это такое, святилище?
– Нет. Специальная глазелка, гостям хвастаться. Коллекция… – И видя, что мальчишка не понимает: – Ты ракушки, камешки, стеклышки не собираешь в одном месте? Чтобы были разные, интересные и все твои?
– Нет. Мусиль зубы копит. И человеческие, и зверьи… У дохлой охи-охи полдня клыки выковыривал… Грибасика убить грозится. Я его как гриб нашел, Грибом и прозвал.
– Вот-вот. Гриб? Чудно как-то, впрочем, дело твое. А я бы Гвоздиком назвал, в честь его хвостика. И Император наш тоже всякую чудь собирает. И называется то место – кунсткамера. Понял?
– Вроде бы. Да, Гвоздик лучше. Слышишь, я тебя Гвоздиком теперь звать буду. Ой!
– Эй, парень, куда это он? – Стоило мальчику отвлечься на разговор с незнакомцем, выпустить щенка на песок, как названый новым именем малюсенький охи-охи, почти слепыш, на заплетающихся лапах побежал зачем-то в сторону воды, тут же его подхватила волна, словно специально подкарауливала, бережно приподняла щенка и вдруг швырнула дальше, прочь от берега. Мальчишка завопил и не раздумывая прыгнул в прибой, туда где в панике барахталось неуклюжее маленькое тельце. Зеленые, с прибрежной мутью волны, скачущие поверх пологого дна, словно дразнили мальчика, держали щенка на виду – только руку протяни, но мальчик прыгнул раз, другой – все никак!
– Есть! – раздался торжествующий вопль. Лин – так звали мальчика – выпрыгнул по плечи из воды, в руке его извивался пойманный Гвоздик. Перепуганный насмерть щенок визжал и старался как мог, в кровь кусая и царапая руку своего спасителя, но Лин не обращал внимания на такие пустяки, он спас своего питомца и был счастлив.
Человек на берегу тоже расслабился было и вдруг поперхнулся смехом, вскочил: прямо за спиной у мальчика пророс из полупрозрачного гребня волны черный треугольник… И рядом еще один.
Теперь и мальчик заметил акул позади себя, они были не то чтобы совсем рядом, но им до него гораздо ближе, чем ему до берега. Мальчик рванулся, но волны, только что игривые и добродушные, не отпускали, безжалостно тянули назад, на глубину.
Воин взревел и раскоряченной тушей прыгнул через стол навстречу волне. Двуручный меч его так и остался лежать на скамье, но правой рукой он сдернул с пояса короткую, в локоть с четвертью, секиру, левую вытянул вперед и тяжело побежал, по пояс в воде, навстречу мальчику. И мальчик был ловок, и воин смел и умел: одним рывком, как щуку из воды, выдернул он мальчишку и метнул себе за спину, на мелководье… И это было вовремя…
Да, я помню тот день во всех красках и вспоминаю его, улыбаясь. Это я был тот воин с запада, где я действительно повоевал, в свое удовольствие и во славу Императора, и пошел побродить по свету, когда мне прискучили сражения. Это я зарубил в волнах двух здоровенных акул, прямых предков нынешних, современных… Очень похожих, только те были еще агрессивнее и бесстрашнее. Предполагаю, что на дворе в ту пору стоял юрский период. А если уж я предполагаю – то так оно и есть, хотя отличие его от современных научных представлений о Великом Юрском Динозаврическом – огромно. У нынешних акул, утверждают ихтиологи, по крайней мере, у некоторых «продвинутых» видов, есть чуть ли не зачатки социума, иерархия, стадность, а у тех древних, юрского периода, – только биологический императив: шевелится – кусай! Они бы и на тургуна бросились без колебаний и страха, вздумай он полезть вдруг в морскую воду. А тургуном местное человеческое население юрского периода называло самого свирепого и хищного динозавра, ныне переименованного учеными господами в Королевского Тиранозавра. Только вот на самом деле самец у тургунов всегда крупнее самки и никогда не наоборот. И мозги в его здоровой голове были под стать зубам и глотке: надстройка над базисом инстинктов и безусловных рефлексов – условные рефлексы ковались в этих мозгах только так! Не человек, конечно, и даже не млекопитающее, но тургун – страшный охотник и отчаянный боец, умный, короче, зверь, не рептилия безмозглая… Но как это доказать современным ученым? Туда, в Древний Мир, их не отведешь, экспонаты из одних миров в другие я никогда не ношу, а без этого они меня наголову в спорах разбивают – невежда, говорят…
Тургуны и охи-охи, продвинутые ящеры и перворожденные млекопитающие, в отличие от рыб акул, способны бояться, хотя гораздо больше причин для страха не у них, а у тех, кто с ними сталкивается, включая и акул. Но акулы как раз страха не ведают. Бесстрашие, кстати говоря, практически всегда соседствует с безмозглостью. Бесстрашие и безмозглость, альфа и омега существования какого-нибудь животного племени, типа акул, или термитов… Связка, губительная для отдельно взятой особи, но помогающая выжить виду. Даже я, не последний божок в моих мирах, не стану связываться, воевать с пчелиным роем: хоть казни их на виду у остальных, в назидание, хоть с медом ешь – остальные все равно жалить лезут. Так сказать, до последнего патрона. Значит, лучше обойти и уклониться, поскольку ни смысла, ни престижа в той победе не снискать… Был у меня приятель, военный врач, Франсуа его звали. Так он часто говаривал на эту тему: «Вшей можно победить, но лучше избегать». И в нашем полку – ему спасибо – избегали вполне успешно. Однако, смерть – хитрая вошь: все равно дотянулась до него и до многих из нас в виде иприта, во время немецкой газовой атаки…
