Однако, на удивление, никто из обслуживающего персонала даже не попытался ни задержать их, ни подачку выцыганить, так и пошли они в дальний корпус, сквозь больничную вонь и скорбную ауру желтого дома, в накинутых на плечи халатах, но без тапочек и бахил.
– Ты никогда не говорил, что ты врач.
– Если учесть, что мы с тобой знакомы меньше двух суток, то этот мой грешок не из смертельных. А?
– Да, но… Сейчас зайдем и сразу к гардеробной. Не тормозись и по сторонам не оглядывайся, как сто раз здесь бывал, не то в один миг прицепятся. Главное, чтобы дали халаты, тогда точно пустят. А если что, то ты меня здесь подожди, ладно? Идем.
– Ладно. Но видишь – ровно два халата несут, а ты боялась. Деньги – сила.
– Я не боялась. Погоди, я тапочки достану. И тебе надо полиэтиленовые мешки на ноги купить, рубль пара. Тебе сколько, двадцать пять?
– Больше. Не надо ни доставать, ни покупать. Пропустят, им за халаты заплачено.
– Двадцать восемь?
– Еще больше. Пойдем, приглашают…
– Не может быть. Хорошо сохранился, Вилик. Тридцать? Тридцать пять?
– Гораздо больше.
– Сто, что ли?
– Обижаешь! Стал бы я жить из-за каких-нибудь ста лет?
– Да ну тебя!… Спасибо, спасибо я знаю, сто раз ходила. Вилик, за мной, скорее, скорее, пока они не передумали!
– Не передумают. Давай сумки мне, сама же следи за дорогой и отбивайся от буйных.
– Ты не врешь мне, что врач?
– Не вру, увидишь. Слушай, далеко еще? Этак мы через финскую границу перейдем, не выходя из вонючих коридоров.
– Уже пришли. Коленька, здравствуй, солнышко!
Это была пустая палата, почему-то вдруг безлюдная, если не считать единственного обитателя, плохо побритого доходягу лет тридцати, одетого в отвратительного вида пижаму, байковую, мерзкого розоватого отлива, всю в неотстиранных пятнах – и на груди, и на штанах. Семь других кроватей также были обитаемы, но владельцев было не видать.
– Коленька, а рубашка твоя где, в клеточку, что я приносила?
– Кто такие? Пароли, явки, пистолеты – все на бочку! – Тата без опаски на крик подошла к своему бывшему мужу и платочком протерла ему рот.
– Так где рубашечка, дорогой? Скажи и сейчас будем кушать. Сейчас я постелю на тумбочке салфеточку, на нее поставим тарелочку, а в тарелочку положим картошечку, огурчик и котлетку. Как ты себя чувствуешь, как тебе спалось?
– Все ништяк. Травку принесла?
– Нет травки, Коленька, травка вредная, врачи ее запретили. Надо будет тебе побриться.
– Слушай, Тата, какая у него странная симптоматика…
– Еще какая странная. Бывают дни, так он только и знает реветь как корова, только и упрашивает меня забрать его отсюда, аж дрожит – не успокоится. Я ведь два раза забирала его на праздники и все, закаялась с тех пор: ведь он чуть не сжег нас всех во второй-то раз – все ему холодно было… и здесь мгновенно все украли, что можно, и в первый раз, и во второй.
– Кто тебя осматривает, кто назначает способы лечения, дозировку лекарств?
– Старый карагач. Страшный старый синий Карагач. Это его тайное имя… Береги его.
– Кто?
– Главврач главпалач. Гав, гав! Ты Троцкий?
– Ты поосторожнее с вопросами, не то опять разволнуется и…
– Тата, сядь и помолчи, не отвлекай, меня, мой друг, не отвлекай. Я начинаю сеанс лечения. Один вопрос можешь задать сейчас, все остальные – после.
– Один? Ну ладно… Я… Все это очень странно. Чем ты его хочешь лечить? Экстрасенсорикой? Это не опасно?
– Чем, чем? Не более опасно, чем дышать. Болит у него душа, а не сома, ибо так и называется его заболевание – душевное. Соответственно и будем лечить, безо всякой этой… экстрасенсорики. Формы процесса на вид могут быть самыми разными – сколько лекарей, столько и способов. Этот, мною применяемый, будет напоминать изгнание бесов; можно было бы и гипнозом обернуть, но я выбрал тот, который мне прико… удобнее в сей момент. Не дрожи так, Николай, не пытайся действовать против меня мышцами своими, скелетом своим, лядвиями и зубами своими. Сядь на стул и покорно внимай слову моему. Длань моя на челе твоем, да другая на темени. Слышишь ли ты меня?
– Да. Я слышу тебя.
– Все что чужого в тебе, лихого в тебе – пусть выйдет вон. Выйдет вон, и трижды скажу – пусть выйдет вон и оставит тебя, не возвращаясь более. И врата те будут затворены, пока сам не откроешь их, по недомыслию своему, или слабости душевной. Слышишь ли меня?
– Ви… Велимир, мне страшно, он так дрожит…
– Это не он дрожит, а болезнь его. Николай, не спи и не бойся, слушай меня и слово мое.
– Может, я ему…
– Татасядьпожалуйстанемешаймнесидиинешевелисьиртанераскрывай, что бы ты ни увидела. Замри, Татьяна, замри, пока я не разрешу, все вопросы после.
Вздохнула и наполовину открылась дверь, Тата побледнела вдруг и положила левую руку под грудь.
– А-а-а, Татьяна Владимировна, вы словно по часам, никогда не пропустите нас посетить. Здравствуйте, здравствуйте.
– Добрый день. – Тата жалко улыбнулась и попыталась встать, может быть и загородить от взглядов пришедшего то, что не надо бы видеть никому из персонала.
Вошедший был худ, сутул и высок, почти в два метра. В халате он был зеленом, также длинном, почти до полу, зеленая шапочка глубоко сидела на овальном вытянутом черепе, однако даже по выбритым вискам и подбородку видно было, что он жгучий брюнет. Велимира он как бы не замечал пока, сверлил зрачками перепуганную Тату.
– Ну-с, что у нас здесь происходит? Шаманите, Татьяна Владимировна? Я же вас неоднократно предупреждал!
– Я…
– Тихо, тихо, Николай, все идет хорошо, не трепещи, сиди и дыши. Вот так…
– Простите, а вы кто такой будете и что делаете в нашей больнице?… – Вошедший не шел – надвигался: медленно и грозно, переведя взор на Велимира.
– Я дядя доктор. Велимиром кличут. А вы – тоже врач?
– Представьте себе – да. Азарот Вельзиевич Тер-Тефлоев, врач сего стационарного лечебного учреждения. Уберите ручки с головы пациента, уберите, иначе придется звать санитаров по вашу душу. И уж точно милицию.
– Я, пока нам подбирали по росту и размеру гостевые халаты, совершенно случайно ознакомился со списком врачебного персонала, Азарот Вельзиевич, и никакого такого Тер-Тефлоева в них не обнаружил. Равно как и вашего коллегу сменщика, терапевта Бесенкова… А вот и он, кстати. Заходите, Акакий Акакиевич…
Тата сидела, обомлев, и ничего не понимала, однако Велимир улыбнулся ей, повернувшись на миг, посмотрел в глаза, и она обмякла, успокоилась, словно бы погрузилась в свои мысли.
Дверь, послушная радостному призыву Велимира, вздохнула еще раз и в комнату вошел второй врач, ростом с первого, чуть пошире, быть может, как и Велимир – начисто лысый, без шапочки, с рыжими бровями. Халат его был того же салатного цвета, что и у Тер-Тефлоева, но расстегнут на две верхние пуговицы и не так свеж.
– У нас проблемы?
