Бирам в испуге обернулся: в нескольких шагах от него развернулась странная битва: прямо посреди дороги, плохо видимый в густой пыли, мечется странный клубок из лошадей, всадниц и… еще чего-то такого… Но битва внезапно закончилась, пыль осела, клубок распался… У одной из воительниц из плеча, сквозь разодранный тегиляй, лилась кровь, глубокая царапина пробороздила шею лошади другой воительницы, а на окровавленной земле осталось лежать бездыханным какое-то странное чудище…
– Боги! Это цераптор, но к-какой-то странный цераптор…
Старшая над десятком кивнула Бираму, полностью согласная с его наблюдением:
– Странный, да. И крупный, и… Надо же, не побоялся напасть на людской караван… Нам великая честь, что мы управились с ним так быстро и почти без потерь. Впрочем, их двое было, да который другой – или другая – от первого же удара упрыгнул в кусты и исчез. А этот – он мертв… Бирам, нам нужно сделать привал. Промыть раны, наложить повязку. Потом пришпорим коней и нагоним отставание.
– Конечно, конечно! Тем более, что когти у этой твари выглядят отвратно…
– Я только что хотела сказать то же самое…
Жизнь есть жизнь: коли привал, так тогда и обед не грех сварить, одних лечат, а другие голодны. Да и отдохнуть у костра – также не последнее дело, потому что осеннее солнышко не торопится по утрам прогревать землю и воздух.
Десятница, по имени Гадюка, выставила в дозор двух опытных воительниц, Нож и Быструю, в походе любая предусмотрительность лишнею не бывает… Если бы знали они заранее, что в этих краях случается подобное… Однако, в любом случае, десять воительниц – надежный заслон против любых угрожающих случайностей. Нож и Быстрая встали в дозор. А все же, несмотря на опыт и выучку, пропустили они появление всадника на вороной кобыле…
Ни топота копыт не услышали, ни пыли не увидели: бесшумно раскрылись заросли папоротника – и вот он здесь, на придорожной поляне. Худощавый, дорого и ладно одетый, очень молодой, меч и секира при нем, по местному обычаю…
– Прошу прощения за проявленную неучтивость, судари и сударыни, я без угрозы, но рад был бы помочь. Если это в моих силах?
Юноша, это было совершенно явно, благородного воспитания, однако достоинство сие – вовсе не препона бесцеремонности воинов, проводящих большую часть своей жизни в очень грубых и суровых условиях, и не удивительно, что воительница Нож, раздосадованная собственной оплошностью, поспешила исправить ее насмешкой:
– В твоих ли силах нам угрожать? И не опасно ли в таком возрасте путешествовать по пустынным местам без папы и мамы?
Юноша замешкался с ответом и даже слегка покраснел, но поглядел в упор на воительницу Нож:
– Опасно в незнакомых местах отлучаться в одиночку, подставляя случайностям незащищенную спину и иные места, включая филейные.
Нож, багровая от стыда и ярости, зарычала в ответ как можно более грозно:
– Слезь с коня, маленький подглядчик, и постой смирно, отвечая на вопросы, которые тебе могут задать. – И видя, что юноша не торопится исполнить ее приказ, сложила руки крест-накрест на поясе – вжик! И вот они уже – в левой кинжал, а в правой сабля – направлены в его сторону, готовые рассечь грудь и шею вороной кобыле.
Но кобыла, послушная чуть заметному движению руки всадника, развернулась, и юноша, почти не нагибаясь, взмахнул правой рукой, внезапно ставшею очень длинной… Меч в его деснице свистнул вкрадчиво, сталь лязгнула о сталь.
Гадюка видела все, от первого движения до последнего, и огромный опыт ее обрел новые, неизведанные ранее, сильные впечатления: кинжал одной из лучших воительниц отряда вылетел из ее руки с коротким испуганным звяком, а клинок сабли переломился у самой рукоятки и улетел в кусты, никого, по счастью, не задев.
Юноша уже стоял на земле, деликатно перехватив рукоять меча на церемониальный манер – вперед саком, навершием рукоятки, мизинцем к гарде. Впрочем, Гадюка знала, что меч настоящего воина и в таком положении ничуть не менее смертоносен. Юноша оказался высок, почти четырех локтей ростом, и хорошо сложен.
– Сударыня, – обратился он к окаменевшей Нож, – мы скрестили клинки, и оба устояли на ногах, невредимые. Стало быть, поединок был равный, а предмет спора исчерпан… Ничья.
Нож продолжала молчать. Замерли на месте и остальные свидетели происшедшего…
– Но я готов смиренно признать и собственное поражение, поскольку все, что я хотел, – это помочь во врачевании одной из ваших спутниц… И помочь срочно, ибо рана скверная…
Первый опомнился Бирам, но он был слишком хитер и мудр, чтобы брать на себя бразды правления в этом непростом деле, которое по всем статьям – военное, а не торговое. Пусть вперед Гадюка начнет выпутываться, а уже он тогда подсобит. Купец оказался прав, как и обычно, иначе бы он не был удачливым купцом, но и Гадюка, также по горло набитая опытом и умом, не сплоховала:
– Рана выглядит гадостно, это да, сударь. Мы же идем налегке и знахаря не взяли. Сама я только и умею, что грамотно перевязать. Но тут этого мало, судя по всему, да? Мы рады вашей помощи.
– Да. Чистые тряпки мне надобны и горячая чистая вода, нужные травы у меня всегда с собой. У рапторов на когтях нечто вроде отравы, от них плоть гниет и стремительный смертельный жар по телу. Есть ли у вас…
– Да, сударь, – перебил его купец. Вот чистейшее полотно на тряпки, а вода уже согрета на костре. Помогите, и я заплачу сколько скажете.
Юноша коротко взглянул на него, и купец даже поежился внутренне – столько высокомерного недоумения отразилось в этих синих глазах…
– Сие лишнее. Итак… – Вдруг юноша возвысил голос и приказал: – Прошу всех не волноваться, ибо сейчас появится мой зверь, он никого не тронет!
И пусть слова этого громкого приказа внешне походили на просьбу, они возымели необходимое действие, переполоха не случилось… хотя… при других обстоятельствах…
Затрещали кусты, и на полянку тяжело выпрыгнул здоровенный зверь, да из таких, о которых уроженцы Суруги и Лофу только в сказках слыхивали: в два локтя высотой, но длинный, с огромной зубастой пастью, с длинным хвостом, на конце которого также торчала оскаленная пасть, только маленькая, на сильных толстых лапах когти – еще побольше, чем у церапторов… Боги, это же охи-охи! А клыки!.. Ой… А в пасти-то, в пасти…
В зубах у охи-охи болталась добыча: мертвый цераптор, чуть поменьше, быть может, только что убитого, но – тоже весь такой страшный… А вокруг могучей шеи у охи-охи свободно обернута ленточка, по виду шелковая, в знак того, что эта кошмарная тварюга – ручная, вроде домашнего песика.
– Гвоздик, спасибо, дорогой. Выпусти его, он несъедобный. Вот так… Ляг или сядь, но не балуйся, ладно? Нет, ты все хорошо понял!?
Охи-охи зарычал обиженно, испустил тяжелый вздох и, отойдя на несколько локтей от выплюнутой добычи, брякнулся на примятую траву. Хозяин недвусмысленно дал понять, что не расположен шутить и играть, поэтому пропади все остальное пропадом, съедобное и несъедобное, а он, Гвоздик, хорошенько поспит среди этого дурацкого гвалта. Еще вспомните, еще сами играть позовете, да поздно будет, он нарочно не проснется, раз так!
– По следам судя, эта парочка давно за вами следовала, неужто вы не видели?
Воительницы переглянулись.
– Нет.
– Тем не менее. Сейчас мы взболтаем отварчик и на рану польем. Это даже хорошо, что она без сознания, жидкость довольно едкая… Но зато – действенная… И сразу же повязку.
Кто-то тронул юношу за локоть. Он обернулся – это была Нож, с виноватой улыбкой на обычно свирепом лице, а чуть сзади, за ее плечом, стояла Гадюка.
– Сударь… Гадюка… наша старшая, говорит… и я с нею полностью согласная, и прошу меня извинить… До сегодняшнего утра я не видывала такого удара. Вот.
По мнению Гадюки, извинительная речь могла бы звучать и более связно, но с другой стороны – что еще ждать от простой воительницы.
