Мальчику вспомнился Вальтер Скотт — мрачная трапезная в поместье какого-нибудь шотландского эсквайра.
Владетельная дама — старуха необъятной толщины, в ситцевом синем капоте, старший сын на возрасте и младший, Федор Федорович, заехавший в родной дом на перепутье, две невзрачные женщины, одна помоложе, востроносенькая, бледненькая, другая, краснорожая, постарше, двое странных субъектов в потрепанных синих мундирах…
Федор Федорович шепчет что-то Вере Васильевне на ухо, и мама прикасается губами к старушечьей щеке, а отчим наказывает Славушке, и тоже шепотом, подойти, поцеловать старухе руку, и Славушка приближается, — рука, пухлая, коричневая от загара, с набрякшими венами, неподвижно лежит на столе, — Славушка наклоняется, и запах прелого белья ударяет ему в нос.
С Петей Славушка так и не успевает поздороваться.
На столе таз с супом, все черпают и несут ложки ко рту, подставляя ломоть хлеба, чтоб не капать.
Павел Федорович взглянул на гостью, оборотился к востроносенькой:
— Нюрка, подай…
Та мигом слетала на чистую половину, принесла тарелку.
Павел Федорович своей ложкой наполнил тарелку, подвинул гостье.
— Мы здесь по-простому, со свиньями из одного корыта хлебаем.
Славушке отдельной тарелки не полагается.
— Мы вас в зале поместим, — обращается Павел Федорович к гостье. — Тут вам и спальня и будуар.
Правильно произнес: «будуар». Приветливо, но не без насмешки.
Прасковья Егоровна мычит, не понять — одобряет ли, возражает, может, к лучшему, что не понять.
Зал! Два дивана с покатыми сиденьями, обтянутыми черной клеенкой, с деревянными выгнутыми спинками, два овальных стола, киот до потолка, загороженный огромным филодендроном, между окон фикусы, застекленная горка, на верхних полках фарфор, на нижних — книги. Жить можно.
— Я устала, Федя, — говорит мужу Вера Васильевна.
— Иди укладывай детей.
Славушка перебирается к Пете.
— Ну как ты? — расспрашивает брата. — Не обижают? С кем подружился? Бандиты здесь есть?
Петя рассказывает. Прасковья Егоровна с трудом двигается после удара, еле ворочает языком, но по- прежнему все ее боятся, даже Павел Федорович, а когда не понимают, сердится, грозит палкой. Павел Федорович весь в хлопотах. Востроносая Нюрка — кухарка, доверенное лицо Павла Федоровича, и, пожалуй, не только доверенное лицо. Багроволицая Надежда и ее муж Федосей — безземельные крестьяне, заколоченная их изба разваливается в Нижней Залегощи, а сами вот уже восьмой год живут у Астаховых в батраках. Кавалеры в синих мундирах — пленные австрийские солдаты, тот, что пониже, Петер Ковач, не то хорват, не то мадьяр, мало чем отличается от русских крестьян, длинный — Франц Шлезингер, управляющий большим конфекционом в самой Вене, оба направлены на работу в хозяйство Астаховых.
— Как же ты проводишь время? — интересуется Славушка.
— Работаю, — хвастается Петя. — Федосей пашет, а я бороню.
Славушка пугается, что его тоже заставят боронить.
— А в школу ходишь?
— Иногда, но чаще я с Федосеем.
Павел Федорович уже приспособил Петю в работники!
— А бандиты здесь есть?
— Самый главный — Быстров!
— Откуда?
— Председатель исполкома. Всех грабит подряд.
Петя рассказывает о Быстрове. У Дроздовых, помещики тут, отнял пианино. Отнимает хлеб у мужиков. В Орле у генерала Харламова отнял жену…
Петя наслышан о многих похождениях Быстрова, и Славушка замирает от желания увидеть этого разбойника.
— Как же его выбрали председателем?
— Разве не слышал, что все большевики — бывшие каторжники?
Они долго еще говорят, пока сон не смежит их веки.
5
Проснулся Славушка поздно, в комнатах никого, оделся, побежал через сени в кухню, за столом только Вера Васильевна и Федор Федорович, да Надежда возится за перегородкой у загнетки. Самовар остыл, по столу хлебные корки, яичная скорлупа.
— Нельзя так долго спать… — Вера Васильевна наливает сыну чай. — Пей, пожалуйста.
Чай теплый, спитой, но Славушка рад, что мать не ушла без него.
— Мне пора, Вера… — начинает Федор Федорович и не договаривает. — Завтра утром…
— Как, уже? — Вера Васильевна растерянно смотрит — сперва на мужа, затем на сына. — А как же мы?
— Все будет хорошо, — не очень уверенно утешает жену Федор Федорович. — Для чего бы иначе сюда ехать? По крайней мере, не придется голодать.
Вера Васильевна знает: уговаривать Федора Федоровича бесполезно.
— Можно изменять женщинам, но не принципам, — любит он повторять чью-то фразу.
Все-таки она спросила:
— А ты не можешь…
Он покончил с ее колебаниями:
— Не допускаю, чтоб ты могла любить дезертира.
Надежда понимает эти слова по-своему.
— А почему не любить, коль не дурак? — говорит она, выглядывая из-за перегородки. — На деревне беглец — живой покойник, никуда не скрыться, чего ж любить, а в таком хозяйстве, как ваше, очень даже свободно укроешься…
— Как так? — весело спрашивает Федор Федорович.
— Хоть на хуторе, — поясняет Надежда. — Три года там не найдут!
— Пойдем, покажу тебе наше хозяйство, — зовет Федор Федорович жену…
Ключи от построек висят у двери на гвозде, Федор Федорович по-хозяйски снимает всю связку.
Славушка, как тень, неотступно следует за матерью.
Из просторных темных сеней ход и в кухню, и в горницы, и лестница на чердак…
Чистая половина состоит из четырех комнат, в ближней ко входу — буфет, стол, деревянный диван, столовая, за ней зал, отведенный под жилье Вере Васильевне, рядом со столовой спальня Прасковьи Егоровны, а дальше комната Павла Федоровича, наполовину спальня, наполовину кладовая, здесь в сундуках польты, штуки сукна, сатина, вельвета и деньги, как думают все в доме, хотя никто их не видел.
Громадный двор, налево лавка, амбары, подальше пасека, направо сараи с сеном, с инвентарем, конюшня, коровник, свинарник…
Два чувства борются в Астахове, он презирает это хозяйство, знает, как засасывает оно людей, и гордится им — сколько труда потратила мать, чтобы превратить телегу о трех колесах в такое обилие построек и живности.
Впрочем, живности сильно поубавилось за последний год, часть предусмотрительно продана, часть отобрана, стойла пустуют…
Федор Федорович ведет Веру Васильевну из амбара в амбар, пахнет пылью, мукой, кожей, из сарая в сарай, тут другие ароматы — навоза, сена, кислого молока.
Двор замыкает легкая изгородь, две ветлы у калитки, как два сторожа.
— Огород…
Можно бы вернуться, но Федор Федорович настойчиво выводит Веру Васильевну за калитку.
Вот оно, продолговатое кирпичное здание под железной крышей посреди огорода — радость и горе
