— Думаю, да. — Она заглянула в кассу, после чего дала ему двадцать пять долларов из своего кошелька и две десятки из кассы, в завершение добавив к этому кучу десятицентовых монет. — Почти пятьдесят, — сказала она.
— Этого хватит, — сказал он. — Бензин буду покупать по карточке.
— Ты не поверил мне, когда я сказала, что позвоню твоему старому боссу?
— Поживем — увидим, — сказал он. Он не верил, что, когда до этого дойдет, она подвергнет сделку опасности. Оба они понимали ситуацию и не могли позволить себе удовольствие рассказывать кому-либо о клавиатуре. Возможно, Барановский сам не обнаружил этого, пока еще не купил четырехсот машинок…
Все идет по одной схеме, подумал он. Эти машинки передаются из рук в руки. От Мехико до Сиэтла, через Сан-Диего и Лос-Анджелес, Сан-Франциско и Портленд, может, в промежутках даже через какие- нибудь города поменьше.
А теперь часть партии принадлежит нам.
Теперь нам решать, как заставить колеса вращаться дальше, как сделать, чтобы они двигались дальше.
Про себя он был убежден, что Сьюзан все это видится точно так же. Это было слишком серьезно. Какой еще мог существовать путь?
— Знаешь, — сказала Сьюзан, — когда ты позвонил мне и рассказал о Мильте, это меня встревожило. Что ты мог уехать и оставить Мильта одного. Думаю, вот так ты и отсюда когда-нибудь уедешь, как уехал прошлой ночью. Когда подсчитаешь у себя в уме, что оставаться со мной невыгодно. Когда придешь к выводу, что не видишь способа извлечь средства к существованию из этого места или из женитьбы на мне. Можно мне воспользоваться твоей терминологией? По-моему, из меня можно добыть средства к существованию. Я, наверное, могу зарабатывать сама себе на жизнь — я всегда зарабатывала. По крайней мере, с тех пор, как… Хотела сказать: с тех пор, как была в твоем возрасте. Но на самом деле — с тех пор, как мне исполнилось девятнадцать. Разве тебе не стоит об этом поразмыслить? О жене, которая может продержать саму себя и, наверное, тебя тоже?
— Знаешь, я никогда ни о чем таком не думал, — возмутился он.
— Может быть, подсознательно? — предположила она.
— Ну что за дурацкие предположения, черт возьми! — сказал он с отвращением.
— Не хотел ли ты подсознательно опереться на меня? Ситуация об этом так и вопиет. Старшая женщина, на которую ты привык взирать снизу вверх, зависеть от нее и полагаться на ее руководство.
— Никогда я от тебя не зависел и на тебя не полагался, — сказал он, задерживаясь на пороге офиса. — Я боялся тебя. Ждал и не мог дождаться, когда удастся уйти из твоего класса.
— Врешь. Тебе нужен был кто-нибудь, кто бы тобой руководил. Тебя необходимо было наставлять и вести.
— Не будь такой мстительной, — сказал он, с трудом сдерживаясь. Ее измышления не имели никакой другой цели, кроме как уязвить его. Она говорила все, что приходило ей в голову.
— Ты был слабым ребенком, — с бледным, но сдержанным лицом сказала она. — Ребенком зависимым, шедшим на поводу у остальных детей.
— Неправда, — с трудом проговорил он.
— Так оно и есть, — сказала она. — У тебя был старший брат. Сейчас он занимается медицинскими исследованиями, не так ли? Он завоевал множество стипендий. Помню, я видела его школьные оценки. У него были выдающиеся способности, я это помню.
— Забавляешься? — сказал он. — Ну-ну, забавляйся.
— Я понимаю твое желание продемонстрировать мне, что ты взрослый, что способен быть со мной на равных, — сказала она с той капризной резкостью, которая неизменно проявлялась в ней, когда она бывала рассержена. — Если бы ты только мог успешно завершить эту свою сделку! Ради твоего собственного блага, а также, конечно, и нашего общего, как бы я хотела, чтобы ты действительно оказался способен сделать то, в чем, как ты утверждал, обладаешь некоторым опытом. Полагаю, мне не следует говорить тебе подобных вещей, не правда ли? Ты недостаточно силен психологически, чтобы выслушивать их. Прости.
Но даже когда она извинялась, глаза ее оставались жестокими, а голос поднялся до того пронзительного, призывного, ораторского тона, который давным-давно пробрал его до мозга костей, да так там и застрял. Он сморщился от этого звука. Тот заставлял его ежиться, чувствуя вину и страх, а также незабытую бессильную неприязнь к ней. Внезапно она с торжествующим видом погрозила ему пальцем и сказала:
— Кажется, я разобралась в твоих мотивах: ты намеренно купил эти машинки, зная подсознательно об их дефекте, чтобы отплатить мне за ту враждебность, которую чувствовал ко мне в одиннадцать лет. Тебе до сих пор одиннадцать. В эмоциональном отношении ты живешь жизнью ребенка из начальной школы. — Тяжело дыша, она уставилась на него, ожидая услышать, что он имеет сказать.
Сказать было нечего. Он покинул офис, ничего ей не ответив. Какое-то время он не понимал и не обращал внимания, куда идет; просто в прострации блуждал по центру Бойсе.
Какая низость, думал он. Все, что угодно, лишь бы посчитаться.
Может, это правда? Может, он — подсознательно — заметил, что клавиатура не такая? В конце концов, у него была масса возможностей изучить ее. Тем же манером Мильт Ламки устроил дело так, чтобы заболеть в нужный момент и тем самым расквитаться с ним и Сьюзан.
«По силам ли хоть кому-нибудь во всем этом разобраться?» — спросил он себя.
А может, это и не важно, подумал он. Может, это не имеет никакого значения. Я действительно купил машинки; Мильт действительно заболел. Мотивы или тайные причины здесь несущественны. Мне все равно надо избавиться от шестидесяти портативных электрических пишущих машинок «Митриас».
И будь я проклят, если скажу кому-нибудь хоть слово об их клавиатурах. Пусть узнают сами.
Он подождал до заката, а потом выехал по шоссе из города.
Мне надо состряпать чертовски хорошую историю, сказал он себе. Потому что первым делом он захочет узнать, почему я пытаюсь их сплавить. И тогда сделка либо состоится, либо пойдет прахом.
По дороге он размышлял.
Несколько часов ничто не приходило ему на ум. А потом, из ниоткуда, он придумал самую потрясающую ложь, какую ему только приходилось придумывать. Абсолютно неуязвимое объяснение его целей.
Ему надо было избавиться от «Митриасов», потому что представитель какого-то крупного американского завода-по производству пишущих машинок — «Рояля», «Ундервуда» или «Ремингтона» — пронюхал, что он вот-вот начнет торговать «Митриасами» в розницу. Этот представитель явился к нему и сказал, что если он будет продавать их через прилавок, то до скончания века не получит никаких льготных прав от американских производителей пишущих машинок. Более того, ему не будут даже поставлять запчасти и расходные материалы; они его просто удавят.
С другой стороны, если он избавится от машинок фирмы «Митриас» за пределами региона, то они постараются, чтобы он получил достойный льготный договор.
Американских производителей пишущих машинок испугало не что иное, как превосходство «Митриаса».
Любой дисконтный дом типа БПЗ ухватится за возможность получить эти машинки, коль скоро они породили такую историю. При условии, что они ей поверят.
Если они поверят этому, то я их продам, думал он, ведя машину. Не поверят, значит, у меня ничего не выйдет. А если они их купят, то купят по хорошей цене. Я, вероятно, смог бы продать их с изрядной прибылью. Не по сорок долларов за машинку, но скорее по семьдесят пять. Это означало бы чистый доход в пятнадцать сотен долларов. То есть накрутку почти в пятьдесят процентов, какой всякий был бы доволен.
Конечно, осознал он, после этого я больше никогда не смогу сунуться в Неваду.
Хотел бы я знать, удастся ли мне это провернуть. Этот замысел интриговал и будоражил его. Не просто избавиться от машинок, но и получить добрый навар. И продать их не просто кому угодно, но дисконтному дому. Тому самому, в котором он научился бизнесу.
И своим собственным бывшим нанимателям… Это было вызовом.
