наедине с техникой. Он вставил штепсель в розетку, включил тумблер и, когда лампы усилителя «Боген» загорелись красным, потер пальцем алмазную иглу звукоснимателя.
Акустическая система оглушительно всхрюкнула. Качественная аппаратура, он тоже в свое время приложил руку к ее комплектации.
Джим оглянулся, надеясь увидеть Пэт, но она вышла.
Дверь студии вещания открылась.
— Что тут происходит, дружище? — спросил Фрэнк Хаббл.
— Да ничего.
— Хочешь еще тут побыть?
— Да нет, — ответил Джим.
Он, бывало, приходил сюда, чтобы послушать что-нибудь на станционной аппаратуре — в каком-то смысле она принадлежала ему.
— Я-то не возражаю — пожалуйста, — сказал Хаббл. — Как в старые времена. Только в двенадцать я запираю станцию. А ключа у тебя больше нет.
Он полез было в карманы, но вспомнил, что ключа у него действительно нет — он отдал его Хейнзу. Ничего не сказав, он отправился искать Пэт.
Дверь на крышу была открыта, и он ступил наружу, на шаткий деревянный мостик. Пэт стояла с сигаретой, облокотившись на ограду, и смотрела вниз, на уличные огни и двигавшиеся машины.
— Проветриться захотелось, — сказала она.
— Много выпила?
— Много. — Она подняла глаза. — Я еще до того как сюда пришла и тебя встретила… уже заглянула в «Раундхаус».
— И сколько выпила?
— Не знаю.
— Выглядишь хорошо, — сказал он, прикоснувшись пальцами к сгибу ее шеи.
— У меня такое чувство, будто я внутри длинной трубы. Мы в таких детьми ползали. Согнувшись в три погибели… — Она отстранилась от него. — Ты хотел покрутить мне пластинки, да? Как тогда, когда мы еще не были мужем и женой?
— А можно?
— Нужно ли? Мне хочется просто постоять здесь. Боб, видимо, не придет. Ты, пожалуйста, иди, ставь музыку. А я здесь побуду. Пожалуйста!
Вернувшись, он вынул из шкафа с пластинками старый альбом фирмы Victor на семьдесят восемь оборотов — «Симфонию № 7» Сибелиуса. Хаббл снова сидел в студии, читал в микрофон на штативе рекламу. Голос звучал из настенного монитора, и Джим выключил его.
Диски нужно было ставить один за другим вручную. Он положил пластинку на вертушку первой стороной и опустил звукосниматель. Хаббл, неодобрительно сдвинув брови, уставился на него через окно студии. Ах, как это нехорошо — проигрывать пластинки, подумал Джим. Надо же, никак не успокоится мужик, собственную жену удержать пытается.
Музыка, устремленная ввысь, мощно пронизанная тьмой и одиночеством, помогла ему прояснить ум. Она, казалось, сняла с него давившую тяжесть, вобрав ее в себя своим возвышенным строем.
Оказывается, от нее и практическая польза есть, подумал он.
Он увеличил громкость, чтобы было слышно на всю станцию, во всех помещениях и даже на крыше, где в темноте стояла Пэт. Теперь от музыки было не спрятаться. Слушая, он расхаживал по комнате. Его охватило беспокойство, и вдруг он испугался, что время остановилось. Музыка положила всему конец.
Когда он ставил вторую пластинку, пришел Боб Посин.
— Ну и шумишь ты тут, — сказал он. — Аж на первом этаже слышно. Это в эфир не попадет?
— Нет. — Джим упал духом — он успел полностью забыть о существовании Боба Посина.
— Патриция здесь?
Тут вошла Пэт.
— Где ты был? — спросила она.
— Работал. Разбирался с материалами по картофельным чипсам «Грэнни Гус».
Он произнес это со злостью.
— Я никуда не иду. Уже поздно. Поверь, ты и сам не захочешь сегодня со мной куда-то идти. Я перепила. Единственное, чего мне хочется, — это добраться до дому. Давай в другой раз. Она ведь там еще целую неделю будет, не меньше. А не успеем, так она все равно еще приедет.
Она села, положив пальто и сумочку на колени. Действие выпивки начинало сказываться. Лицо у нее стало как восковое.
— Так что иди, оставь меня. Хорошо?
— Давай я тебя хотя бы домой отвезу, — предложил Боб, не двинувшись с места.
— Ты когда-нибудь видел, как женщина выблевывает девять порций выпивки?
Посин откланялся:
— До завтра. Спокойной ночи.
— Не подходи ко мне, — сказала Пэт, когда к ней приблизился Джим.
— Уж меня ты не удивишь.
Джим повел ее вниз, к себе в машину.
Она шла, медленно переставляя ноги, опустив глаза. В вестибюле она остановилась, и, как он ни старался, ему не удалось сдвинуть ее с места.
— Мне страшно, — сказала она. — Не поеду я с тобой — я пьяная. Я знаю о твоих чувствах ко мне. Видит бог, Джим, не могу я с тобой ехать. И не спорь! Я серьезно. Ты меня знаешь — если я что решила, значит, так и будет. А если я отключусь — нужна я тебе такая? Не этого же ты хочешь? Я здесь посижу.
Осторожно ступая, она подошла к стоявшему в вестибюле старому, видавшему виды, замурзанному дивану и стала возле него.
— Поезжай, — сказала она. — Христом-Богом прошу, оставь ты меня!
Он вышел на тротуар и прошел квартал мимо баров и закрытых магазинов до бокового входа на автостоянку радиостанции. Обходным путем он вернулся к Маклолен-билдингу. На парковке Пэт пыталась завести свою машину. Фары горели, и после каждого неудачного запуска стартера свет тускнел до едва видимой желтизны.
Он с жалостью смотрел на нее из темноты. Дверь машины была открыта, Пэт склонилась над рулем, положив на него руку, пальто упало на пол, к ногам. Она плакала, это было слышно издалека. Наконец двигатель завелся, фары вспыхнули. Пэт захлопнула дверцу, включила передачу, тронулась и тут же въехала в машину, стоявшую перед ней. Раздался резкий металлический скрежет столкнувшихся бамперов. Двигатель замер, Пэт застыла, закрыв лицо рукой.
Он подошел и убедился в том, что никаких повреждений нет. Только царапины на обоих бамперах. Никто и не заметит. Он открыл дверцу.
— Дорогая.
— Не пущу, — проговорила Пэт.
Она сидела, вцепившись в руль, с окаменевшим лицом фанатички — очень редко, но иногда оно у нее становилось таким. Она была в ужасе и от того, что натворила, и от появления Джима. Вероятно, думала, что разбила чужую машину.
— Послушай, — сказал он. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь стряслось. Тебе нельзя сейчас садиться за руль. Убьешься ведь.
Она кивнула.
— Давай я отвезу тебя домой. Не буду я к тебе заходить. Оставлю машину у дома и уйду.
— А как ты вернешься сюда? К своей машине?
— Прогуляюсь. Или такси возьму.
— Нет, так не пойдет.
— Тогда давай тебя домой на такси отправлю.
— Не надо. — Она ухватилась за его руку, впившись в нее ногтями. — Там темно. Я не хочу туда. — На ее щеках блеснули слезы. — Как страшно жить одной. Я вынуждена выйти замуж за Боба Посина — разве ты
