голосом она сказала: — Не с ним вы собираетесь испробовать новую возможность для бизнеса?
Эл Миллер издал звук, который нельзя было истолковать ни как «да», ни как «нет». Теперь он полностью пробудился. Значит, миссис Лейн знает Хармана; это его оживило и заинтересовало. Не забывал он и об осторожности.
— Из вашего тона я заключаю, — сказала она, — что вы разговаривали с мистером Харманом и именно его имели в виду, когда сказали, что вам представилась новая деловая возможность после того, как вы виделись со мной в моем офисе. Что ж, хочу вам кое-что сказать. — Теперь, показалось ему, она выглядела по-настоящему немного испуганной. Она облизнула губы, помедлила, стиснула свою сумку обеими руками и поерзала на стуле. — Стул у вас какой-то маленький, — сказала она.
— Так и есть, — согласился он.
— Я знаю его, — сказала она, — где-то около пяти лет. Естественно, я много чего слышу. Это мой бизнес. Он все время обращается к моему бизнесу, бизнесу с недвижимостью. Купля-продажа, как говорится. Занимается многими вещами. Мастер на все руки, что называется.
— Понимаю, — сказал Эл.
— У него много… — Она остановилась. Потом, с неожиданной широкой улыбкой, показывающей ее украшенные золотом передние зубы, продолжила: — В общем, он не такой, как вы, мистер Миллер; я хочу сказать, его не тревожит, причиняет ли он миру зло.
Эл кивнул. Ее тон перестал быть мягким; в него проникли прямота и удивительная резкость. Харман ей и впрямь не по душе, осознал он. Ее чувства вышли наружу, потому что она не была лицемеркой. Она не могла притворяться, что ей кто-то нравится, если он ей не нравился.
— Вы считаете, — сказал он, — что мне следует держаться подальше от этого Хармана?
Теперь ее улыбка смягчилась, стала более задумчивой.
— Ну, — медленно проговорила она, — это, конечно, ваше дело. Может быть, вы знаете его лучше, чем я.
— Нет, — сказал он.
— Я думаю, что вы честный человек, а он нет.
Она смотрела на него со спокойствием во взгляде. И все же за этим спокойствием скрывалось волнение. Это ведь так трудно, подумал он, для негритянки. Сидеть здесь с белым мужчиной и в нелестных выражениях обсуждать другого белого мужчину; того и гляди, на нее ополчатся. Я могу оборвать ее, могу ее выставить. Но боится она не совсем этого; больше похоже на то, что она боится, как бы я не перестал обращать внимание на ее слова. Как бы не закоснел в своих расовых предрассудках и не проигнорировал все, что она сказала.
— Я знаю, что вы близко к сердцу принимаете мои интересы, — сказал он, но, хотя именно это он и имел в виду, слова прозвучали фальшиво. Просто фраза.
Она подняла и опустила голову: поделенный на части кивок.
— Я буду действовать осторожно, — сказал он.
5
Спустя недолгое время Джим Фергессон, лежавший на полу своей мастерской под «Бьюиком», услышал, как неподалеку остановилась, подъехав, какая-то машина. Судя по звуку, машина была новой. Он выкатился и увидел перед собой радиаторную решетку почти нового «Кадиллака». Дверца уже была открыта, и наружу выбирался мужчина в деловом костюме и сияющих туфлях.
— Приветствую вас, мистер Харман, — сказал старик, садясь на своей тележке. — Вижу, вы вернулись. Я отлучался, когда вы приезжали в прошлый раз. С вашим автомобилем ничего серьезного, не так ли? Этот же «Кадиллак» ваш почти новый?
Он нервно рассмеялся, потому что ему ни в коей мере не хотелось иметь дело с машиной Хармана; у него не было ни инструментов для машины такого рода, ни опыта работы с нею, этой новой дорогой машиной, с ее неисчислимыми вспомогательными механизмами и аксессуарами.
Харман, улыбаясь, сказал:
— У каждой машины есть свои тараканы, Джим. Как вы мне всегда говорите.
— Это, конечно, правда, — сказал Фергессон.
— Ничего серьезного, — сказал Харман. — Ее надо только смазать.
— Хорошо, — с облегчением сказал Фергессон.
— Джим, вы, говорят, закрываете свое дело, — сказал Харман.
— Пора отдохнуть, — сказал старик.
— Навсегда?
— Мастерская продана.
— Понимаю, — сказал Харман.
— Слушайте, — сказал старик, порываясь было положить руку Харману на плечо, но затем быстро одумался и начал вытирать тряпкой свои замасленные руки. — В городе есть пара приличных мастерских; вам не стоит беспокоиться. Я знаю пару хороших механиков, которым можно доверять. В наши дни, с этими чертовыми профсоюзами…
— Да, — перебил его Харман. — Предпринимателям приходится нанимать людей, которых присылают профсоюзы. Независимо от того, компетентны они или нет.
— Мы оба занимаемся бизнесом, — сказал Фергессон. — Вы знаете, что к чему.
— Получаешь работничков, — сказал Харман, — которые только слоняются вокруг и совершенно ничего не делают. А когда пытаешься их уволить… — Он закончил свою фразу выразительным жестом.
— Это оказывается невозможным, — сказал Фергессон.
— Противозаконным.
— И потому невозможно получить никого, кроме дворников, как в дни рузвельтовского Управления общественных работ[9]. Социализм, да и только.
Старик чувствовал возбуждение, нечто вроде неистовства. До чего же приятно стоять вот так с этим своим хорошо одетым клиентом, мистером Харманом, который ездит на «Кадиллаке» 1958 года выпуска, и разговаривать с ним на равных, как бизнесмен с бизнесменом. Вот в этом и было дело: они были на равных. Его руки бешено заметались, тряпка выскользнула, и он взбрыкнул ногой, стряхивая ее с обшлага брючины.
— Я долгое время занимаюсь бизнесом, — сказал он. — И посмотрите, что сотворили со мной налоги. Это часть их системы — отвратить человека от того, чтобы всю свою жизнь посвящать работе, потому как что он получает, когда все сделает? Подоходный налог. — Он сплюнул на пол.
— Да, — сказал Харман своим хорошо поставленным спокойным голосом. — Подоходный налог определенно входит в их схему дележки благосостояния.
— Они навязали ее Америке, — сказал старик. — Во времена правления Франклина Рузвельта. Всякий раз я думаю об этом Рузвельте — и о его сыне, полковнике.
С мягкой, добродушной улыбкой Харман сказал:
— Это меня просто поражает. Думать об Элиоте как о полковнике[10] .
— Я вас задерживаю, — сказал старик.
— Нисколько, — возразил Харман.
— У вас много дел, да и у меня тоже. Говорю вам, Харман, нам обоим слишком много надо сделать. Единственное различие между вами и мной — это то, что у вас есть жизненные силы и молодость, чтобы со всем управиться, а у меня их нет. Я изнурен. Правду вам говорю: мне крышка.
— Черт, да нет же, — сказал Харман.
— Это факт.
— Почему? Боже, когда я вошел…
— Ну конечно, я лежал под тем «Бьюиком». Но послушайте. — Старик придвинулся к Харману так близко, как только было возможно, чтобы не испачкать того маслом, и тихо проговорил: — Однажды, когда я
