взрослый не сделает ничего доброго своему товарищу, если не будет хотя бы раз в неделю проводить время в церкви, размышляя о благости слова, сошедшего на землю. Знаешь, Эл Миллер, этот мир исчезнет, и будет Армагеддон, скоро, очень скоро. И небо свернется, как свиток, и лев возляжет рядом с агнцем.
— Мэри Элен, — сказал Тути, — ты спятила. Иди-ка чистить печку и оставь нас в покое. Женатым на тебе быть еще хуже, чем на какой-нибудь старушке — божьем одуванчике.
— Я говорю чистую правду, — сказала Мэри Элен. — Все это написано в еженедельном пятицентовом журнале «Сторожевая башня», который выпускаем и распространяем мы, Свидетели Иеговы. Ты, мистер Миллер, не уйдешь отсюда, пока не раскошелишься на пять центов за «Сторожевую башню», несущую слово божье на девяноста языках — так, по-моему, — по всему миру.
— Иногда мне кажется, что она только что выбралась из джунглей, — сказал Тути. — Типа как на дикарке женился или вроде того. — Лицо его было искажено стыдом и яростью.
— Я уеду домой, — мягко сказала Мэри Элен, склоняя голову. — В один прекрасный день. Вернусь к себе домой.
— Это ты о Миссури? — спросил Эл. Он знал, что она родилась там, а в Калифорнии жила всего три года.
— Нет, — сказала она. — Это я об Африке.
После чего дверь закрылась: Мэри Элен стала чистить печь дальше.
— Господи, — сказал Тути. — Она называет Африку «домом», а сама никогда не бывала восточнее Миссури. Все из-за этой религиозной чуши, из-за Свидетелей Иеговы. Она даже никогда не встречала никого из Африки, кроме как на ихних собраниях, где иногда читают лекции африканцы.
Они обменялись понимающими ухмылками.
— Как насчет того, чтобы выпить? — сказал Тути, вставая на ноги. — «Полковник Сан-Мастерсон», годовой выдержки.
— Идет, — сказал Эл. — С водой.
Тути отправился на кухню за стаканами.
На следующее утро, в субботу, Эл решил принять предложение Хармана.
Отперев замок на цепи у «Распродажи машин Эла» и нагнувшись, чтобы вытащить свою почту, он вдруг осознал, что первым делом он сообщит это не Джули и даже не Крису Харману, но старику.
Двери мастерской были открыты: Джим Фергессон, как обычно, был на работе — по крайней мере, первую половину субботнего дня. Он, наверное, будет работать до полудня или до часа, в зависимости от количества дел.
И теперь, почувствовал Эл, самое время все ему рассказать. Как можно скорее, раз уж я принял решение. В свете того, что я наговорил ему о Крисе Хармане.
И, покинув свою стоянку, он вошел в мастерскую через боковую дверь. Старик открыл ее, чтобы было больше света и воздуха.
Он обнаружил старика в его офисе. Фергессон сидел за столом, вскрывая свою почту. Когда он глянул на Эла, тот заметил, что глаза у него водянистые, с красными веками.
— Давненько не виделись, — хриплым голосом сказал старик и снова переключил внимание на письмо, которое читал. Эл уселся и стал ждать.
— Какие новости от доктора? — спросил Эл, когда Фергессон дочитал письмо.
— Говорит, что у меня был микроинфаркт, — сказал Фергессон.
— Черт, — встревоженно сказал Эл.
— Он еще какие-то анализы делает. — Он стал надрывать конверт следующего письма; Эл видел, как у него трясутся руки. — Ты уж извини, — сказал старик. — Мне надо прочитать почту.
Глубоко вздохнув, Эл сказал:
— Послушай. Этот тип, Крис Харман. Мы о нем говорили. Может, я не прав; может, он вовсе и не мошенник.
Старик поднял голову и уставился на Эла, часто моргая. Но ничего не сказал.
— Я не судья таким, как он, — сказал Эл. — Таким, кто так высоко забрался. У меня в таких делах нет опыта. Так или иначе, я исходил из информации, полученной не из первых рук. Может, он и мошенник. Но дело в том, что я этого не знаю. Я не могу доказать ни того, ни другого. Это для меня тайна. — Он сделал паузу. — Я туда ездил.
Старик кивнул.
— Мы долго с ним говорили, — сказал Эл.
— Да-да, — сказал старик, словно бы поглощенный чтением.
— Ты все еще сердишься на меня? — спросил Эл.
— Нет, — сказал старик.
— Я решил, что ты будешь лучше себя чувствовать, — сказал Эл, — если я приду и честно признаюсь, что не знаю о Крисе Хармане ни того, ни другого. Тебе надо будет решать самому.
Он собирался было продолжить, перейти к тому, как он спросил у Хармана о работе. Но такой возможности ему не представилось.
— Слушай, — сказал старик, — вали-ка ты отсюда.
Вот те на, подумал Эл.
— Я с тобой не разговариваю, — сказал старик.
— Я думал, тебе станет легче на душе, — сказал Эл, не понимая, что происходит. — А теперь ты злишься, — сказал он, — когда я говорю, что не считаю его мошенником. — Это казалось самым невероятным из всего, с чем ему когда-либо приходилось сталкиваться. — Ладно, — сказал он. — Я уйду, старый ты псих. — Он быстро поднялся. — Ты хочешь, чтобы он оказался мошенником? — сказал он. — Хочешь, чтобы тебя облапошили? Так, что ли?
Старик ничего не говорил. Он продолжал читать свою почту.
— Ладно, — сказал Эл. — Ухожу. Черт с тобой. Ты со мной не разговариваешь — и я с тобой не разговариваю. — Он направился к выходу из офиса. — Ничего не понимаю, — сказал он.
Старик не поднимал взгляда.
— У тебя как есть крыша съехала, — сказал Эл, уже у двери. — Мозги набекрень. Наверное, из-за этого сердечного приступа. Как-то раз читал статью о таких делах. Многие считают, что с Эйзенхауэром случилось то же самое. Пока. Еще увидимся.
Он, оступаясь, пробрался к выходу из мастерской и прошел на свою стоянку. Ну и ну, думал он, о таком сумасшествии я даже и не слыхал. Его точно надо упрятать в дурдом; его жена права. Ей надо обратиться к адвокату и упрятать его в дурдом.
Понятно, что человек может разозлиться, когда кто-то говорит ему, что его хотят облапошить, думал он. Но чтобы злиться, когда ему говорят, что его не хотят облапошить… Это какого не по-человечески. Мне надо бы выписать какую-нибудь брошюрку о предотвращении психических расстройств и сунуть ее в его почтовый ящик. Черта с два я останусь здесь, вместе с ним, сказал он себе. Вот еще — работать рядом с сумасшедшим.
Что за безумный мир, подумал он. Старик, ничего мне не сказав, продает свое помещение — разрушает мою жизнь, лишает меня бизнеса, — а потом на меня же еще и наезжает, как последний псих. Не разговаривает со мной.
Войдя в кафе на другой стороне улицы, он укрылся в будке таксофона и опустил в прорезь десятицентовик. Набрал свой домашний номер, и Джули сразу же сняла трубку.
— Я решил не медлить и принять их предложение.
— Вот и чудесно, — сказала она. — Какое облегчение! Я так боялась, что ты откажешься, а работа ведь и вправду хорошая, разве нет?
— Платят неплохо, — сказал он. — И, кажется, это будет интересно. В любом случае, мне надо что-то предпринимать. Не могу я торчать здесь вечно.
— Долго же ты не мог этого понять, — сказала Джули.
— Ну да, — сказал он. — Застрял здесь рядом с психом-маразматиком. Само собой, я это понимаю, ничего другого здесь и не поймешь.
Он дал отбой, помедлил, а затем, опустив еще один десятицентовик, набрал номер фирмы Хармана.
