летала в туннеле, уже достаточно знакомом. На поляну больше не попадала, а, полетав в тесной полумгле, возвращалась назад. При этом ощущала, что возле нее все время кто-то находится из тех, без чьей помощи найти обратную дорогу она не смогла бы.
В конце концов проснулась. В темном окне увидела рыхлую горбушку луны. Поняла, что стоит ночь.
От неподвижного лежания затекли руки и ноги, болела спина. Осторожно, чтобы не сдвинуть с места системы жизнеобеспечения, к которым, как она думала, все еще была подключена, попробовала пошевелиться и осмотреться, где теперь находится. Услышав скрипение кровати, к ней подошла медсестра:
— Что-то вы рано встаете! — сказала она бодрым голосом.
Кроме этой девушки в палате больше никого не было. Системы тоже оказались отключенными, и теперь можно было двигаться сколько угодно.
— Хотелось бы встать, но еще страшно, — созналась больная. — А который час?
— Четверть двенадцатого.
— Ночи?
— Конечно.
— Подождите, а число какое?
— Четырнадцатое, месяц — август.
— А приступ случился в ночь с двенадцатого на тринадцатое. Так... — о чем-то размышляла вслух Низа.
— Бывает, — откликнулась медсестра. — Вам повезло, в тот день дежурил опытный кардиолог. Спас вас прямым уколом в сердце.
— Значит, я двое суток находилась без сознания?
— Иногда сознание возвращалось к вам, но вы сразу засыпали. А потом снова теряли сознание, и все начиналось сначала.
— Снова укол в сердце?
— Нет, но без помощи врачей вы возвращаться с того света никак не желали.
— Как звать моего спасателя?
— Виктор Федорович.
— Я запомнила его голос. Кажется, теперь узнаю его и через тысячу лет.
7
Едва солнце выбросило на небо первые белые капли огня, зажигающего свод, едва лишь затеплилось там, вверху, и упало на землю хлипкой тенью утренних сумерек, как Раиса Ивановна, измотанная плохим отдыхом, заснула — тихо, крепко, без сновидений. Тем не менее пережитое ночью не покинуло ее совсем. Те впечатления превратились в тревогу, спешную, нетерпеливую. Ей открылось физическое ощущение временности всего сущего, быстротечности живого и неживого: это не солнце пылает в небе, не день пришел к людям, это горит время, это его языки лижут землю, сметая прочь ее дни, года и века. Это ощущение было таким большим, как дом, а она в своем страдальческом бессилии такой маленькой и беспомощной перед ним, как... как вот она и есть, что ей сделалось страшно, будто теперь она должна окончательно исчезнуть в огромности этого вместилища. И она заплакала.
От слез и проснулась, поймав себя на удивлении, что ничего не снилось, а она во сне расчувствовалась. Заливалась слезами из-за ощущений, которые не бывают сном. Ведь снятся события, люди, иногда снятся звуки или примерещится цвет, но ощущения, то, что производится непосредственно тобой, а не окружающей обстановкой, присниться не могут, они возникают в тебе самой и есть не мысленным существованием видений, а реальностью.
— Кофе, кофе, кофе! — приказала себе вслух Раиса Ивановна и побежала ставить на огонь чайник.
Босые ноги быстро залопотали по не устеленному полу, впитывая прохладу от недавно выкрашенного дерева, наполняя изможденное ночью тело бодростью и жаждой действий.
Раиса Ивановна открыла створки окна, выглянула на улицу. Нет, сегодня солнце не пекло так, как все лето. Его прятала прохудившаяся завеса туч, и оно старалось найти в нем хоть щелочку, чтобы впрыснуться через нее и снова повиснуть над селом. «Уже где-то, может, идут долгие косые дожди, — подумала Раиса Ивановна. — Скоро и у нас настанет осень».
Эта мысль принесла облегчение. Миром овладела прохлада, так как утро еще не перекатилось в день, было только полдесятого. Раиса Ивановна поняла, что пусть теперь солнце неистовствует сколько угодно, пусть печет и донимает, она уже приняла в себя грядущую осень и знала, что это защитит ее от жары, липких испарений и духоты.
Неожиданно мысль об осени соединилась с недавними размышлениями о предчувствии и послечувствии как физическом восприятии времени будущего и прошлого и пришла к выводу, что она напрасно прожила жизнь, так и не успев сделать основного. А время уходит быстро, его уже осталось совсем мало.
Она никогда не думала о старости, наоборот, и сейчас ощущала себя молодой, и ей казалось, что так будет всегда. Пристрастие души к подведению итогов появилось неожиданно, подстерегло ее внезапно, и она растерялась. Почему вдруг появилась грусть, и пришло ощущение, что жизнь не состоялась? Ответ не успел обнаружиться, как в ней словно зазвенел чужой голос: «Не беги вперед. Остановись, оглянись, взвесь прошлое. Все ли ты довела до конца? И если нет, то начинай подбирать хвосты...». Слышалось еще что-то, завертелась карусель мыслей — разноцветных, разнообразных. Неугомонные, они набирали скорость, мелькали так, что болела голова, а потом слились в сплошное белое полотно полного непонимания, как жить дальше, что отныне считать основным в жизни, в чем найти спасение души.
На том полотне начали прорисовываться новые мысли, несвойственные ей, преждевременные. От них появилось понимание, что существует мир, которого она раньше не замечала, мир, в котором осуществляются потенции. И кто попадает в него, тот находит истину — понимание в себе божественного истока, обретает истинное крещение в Дух. Огонь Духа выжигает в человеке все тленное и поднимает его на высоту, от начала времен именно для Духа и была предназначенную. «Вот откуда пришла идея, осознанная мной вчера вечером! Это же начало большой и кропотливой работы. Вдруг не успею?». Обрывки фраз, одна за другой приходившие со сфер высоких и будничных, бились в ней, как пойманные птицы, звенели удивленными восклицаниями сознания.
Мысль об осени оказалась всеобъемлющей, к ней приобщилось и то, что имело отношение к возрасту человека, большой работы, глубоких чувств, долгого горения, все, от чего можно устать. Осень — это завершение. Чего? Неужели жизни? Завершение накопления, остановка, на которой просятся на выход наработки. Да. «Вот я все время бежала, — думала Раиса Ивановна. — Спешила получить специальность, родить детей, зарекомендовать себя на работе, среди коллег. Теперь у меня все это есть. Дети выросли и устроились. Образование, авторитет, опыт работы — все есть. И что дальше?».
Она таки кое-чего стоит. Но пока шла к своим достижениям, то лишь брала от мира, впитывала в себя, перерабатывала чьи-то результаты, наполнялась созданной кем-то и когда-то объективностью, как сосуд с вакуумом внутри втягивает в себя воздух.
Раиса Ивановна представила себя тем смешным сосудом с вакуумом внутри. Воображение удовлетворительно справилось с идеей посуды, а вакуум ей не подчинялся. Внутренний потенциал, то добро без имени и образа, которое уже собралось в ней, сопротивлялось. Ведь человек — не герметичная посудина, он — открытая чаша. Чаша не может быть пустой. Перед глазами до боли явно возникла роскошная чаша, искристая, словно алмазная, а в ней темнел маленький невзрачный камешек. Рядом же привиделся простой стакан с ребристыми боками, которых когда-то вдоволь было возле автоматов газированной воды. Доверху стакан заполняли кристаллы самоцветов. Это были молодость и зрелость.
«Пришло время отдавать, — поняла она, уместно вспомнив и о библейском “разбрасывать камни”. — Иначе все во мне закиснет и перебродит без пользы и толку». А вдруг то, что она задумала, и будет ее окончательным итогом, завершением? Конечно же! Боже, все приходит само собой! Как мудро устроен человек, ни одно движение в нем не проистекает бесцельно, надо лишь прислушиваться к себе, чтобы эти цели понимать. Тем более что в таком печальном одиночестве, в каком находится она, есть своя
