Глава XVI
Арест для Николая Цыганова был так неожидан, что на него нашёл какой-то столбняк. Молодой человек никак не мог понять, что с ним происходит, за что его арестуют. Ему сказали, чтобы он собирался в дорогу.
— Куда вы меня повезёте? — спросил он у полицейских.
— В Кострому, по месту вашего преступления, — невозмутимо ответил полицейский.
— Преступления? Разве я сделал какое-нибудь преступление?
— Да, сделали.
— Какое же?
— Вы должны знать сами.
— Никакой вины я за собой не знаю.
— Об этом вы скажете на суде.
Бедную Марью едва могли оторвать от любимого сына; она крепко обняла его и никак не хотела с ним расстаться.
Николая Цыганова посадили в простую телегу, запряжённую парою лошадей. Один солдат и сыщик сели с ним рядом, а другой солдат поместился на козлах вместе с кучером.
По приезде в Кострому его свели прямо в губернаторский дом; первый допрос делал сам губернатор, генерал Сухов.
— Кто вы? — было первым вопросом губернатора, хотя он хорошо знал Николая Цыганова.
Николай назвал себя.
— Вы отставной прапорщик?
— Да. К чему эти вопросы, господин губернатор!
— Как к чему? Закон того требует.
— За что меня арестовали и, как разбойника, везли под конвоем?
— Что вы притворяетесь? Вы хорошо знаете свою вину.
— Уверяю вас, господин губернатор, я не знаю за собою никакой вины.
— А разбойническое нападение в лесу на дочь князя Гарина, её похищение вы не ставите себе в вину? — не сказал, а крикнул на Цыганова губернатор.
— Да, вот за что! Меня будут судить?
— Да, судить. И вас присудят к лишению чинов и орденов и сошлют на поселенье, — проговорил губернатор и отдал приказ посадить Цыганова на гауптвахту, под строгий караул.
Молодой человек очутился в заключении; его посадили в маленькую квадратную каморку с едва заметным оконцем; для спанья стояла узкая скамья, простой стол и стул; кроме хлеба и воды, ему ничего не давали.
«Так вот оно, возмездие-то! Вот когда я должен отдать отчёт в моих поступках. Нет, не везёт мне в жизни! Неласкова ко мне судьба. Если бы не жаль было матушки, наложил бы на себя руки. Что жить? Когда в жизни одно несчастие, одно горе», — так раздумывал Цыганов, лишённый свободы. Молодой человек сидел уже на гауптвахте дня три. За всё это время его ещё один раз вызвали в канцелярию губернатора, где с него снова сняли допрос; его поставили на очную ставку с Петрухой и Кузьмой; этих оборванцев всё ещё держали в остроге.
В этот раз допрос производил не губернатор, а его чиновник «по особо важным делам».
— Знаете ли вы этих молодцов? — показывая Николаю на Петруху и Кузьму, спросил у него чиновник.
— Знаю, — тихо ответил молодой человек; он не стал запираться, потому что запирательство ни к чему бы не привело.
— Вы подкупили их сделать нападение в лесу на дочь князя Владимира Ивановича Гарина?
— Да.
— С какою целью вы это сделали?
— Для вас это всё равно, — с неудовольствием ответил Цыганов.
— Для меня всё равно, это правда, но для суда не всё равно. И вы обязаны сказать.
— Больше я вам ничего не скажу.
— Что же, не говорите. Для вас же хуже. — Чиновник наклонился и стал что-то писать; потом повернулся к Петрухе и Кузьме и спросил их, показывая на Николая: — Вы его знаете?
— Пора не знать, — приятели, — сострил Кузька, ухмыляясь и почёсывая затылок.
— Дрянь человек он: рядился за плату, а рассчитал по другой, — не скрывая своей злобы, проговорил Петруха.
— Он подрядил вас напасть в лесу на княжну? — спросил чиновник.
— Знамо, он, кому другому; рядил, мол, за сто рублей, а не заплатил и пяти десятков, сквалыга, — не переставал ругаться рыжий Петруха.
— Ну, не ругайся, разбойник, здесь присутствие, — крикнул на него чиновник.
Петруха смолк и насупился.
Чиновник опять стал писать какую-то бумагу; писал он долго, потом обмакнул большое гусиное перо в чернильницу, дал подписаться Цыганову; тот машинально подписался; его опять увели на гауптвахту.
Измученный и нравственно, и физически, Николай Цыганов хотел немного хоть успокоиться; он лёг на скамью и старался заснуть; но сон-благодетель его бежал. Молодой человек был в страшном отчаянии: он не столько боялся суда, сколько предстоящего ему позора, срама, — боялся он и за себя, и за свою бедную мать.
«Как убийцу, как грабителя, повезут меня на площадь на позорной колеснице. Да нет, нет, старый князь не допустит до этого, ведь я его сын; и князь Сергей вступится за меня. Пусть лишат дворянства, пусть снимут крест, данный мне за храбрость. Пусть всего лишают и сошлют в Сибирь, только бы не везли меня на позорной колеснице. Я не переживу такого позора. Лучше смерть», — так думал Николай Цыганов. Наконец он заснул. Скрип двери и громкий говор заставил его проснуться, и когда он открыл глаза, то увидал, что перед ним стоят его мать и князь Владимир Иванович; молодой человек не верил своим глазам. Он думал, что видит сон.
— Николюшка, голубчик! — обрадовалась Марья.
— Матушка, неужели это ты?
— Я, родной, я…
— Как же ты очутилась здесь?
— Приехала, стосковалась я по тебе, сынок, крепко стосковалась… — Марья кинулась обнимать своего сына.
Старый князь молча смотрел на эту сцену.
— И вы, князь, вы тоже приехали?
— Да, Николай, я приехал, чтобы освободить тебя.
— Спасибо, ваше сиятельство!
— Ты знаешь, Николай, кто я тебе? — тихо спросил у Цыганова князь.
— Знаю, ваше сиятельство, — так же тихо ответил молодой человек.
— Зови меня отцом.
— Как! Мне звать вас отцом? — обрадовался Николай.
— Ты мой сын.
— Господи, Господи! У меня есть отец, мать! О, я так счастлив! — Молодой человек плакал слезами радости; он обнимал и князя и свою мать.
Князь Владимир Иванович сам был тронут, он не сопротивлялся ласкам сына и сам крепко его обнимал.
Князю не составило больших трудов освободить из заключения сына. Губернатор, по его просьбе, остановил следствие и отдал приказ выпустить из гауптвахты Николая Цыганова, а Петруху и Кузьму как соучастников преступления этапным порядком отправить на поселение.
Мы уже знаем, что Пётр Петрович, по просьбе приятеля, тоже отправился в Кострому; он хотел
