республики нужны, все республики равны». Проучился, естественно, до первой сессии, но все равно его русский без натяжки можно назвать сносным. Чего, к сожалению, нельзя сказать о характере старшины.
– А раз понял, то давай, лезь!
– Товарищ старшина!.. – Василий замолчал. Что скажешь человеку, для которого кастаньетный перестук счетчика – не довод?
– Я пойду, – подал голос Страшный Человек, которого, по всей видимости, изрядно утомила вся эта суета.
И, отодвинув Василия рукой, он уверенно шагнул в темноту.
Василий Саркисов последовал за ним практически без задержки, только фонарик от пояса отстегнул, услужливо посветил под ноги молчуну-багатуру. Когда впереди, перекрывая обзор, маячит спина, на которой в принципе не сходится ремень автомата, не страшно идти куда бы то ни было. И тихий шелест отщелкиваемых рентген не слышен на фоне каменной поступи.
Вообще-то Страшного Человека звали Алкис, но мало кто в части решался обратиться к нему первым. Даже среди младшего офицерского состава не находилось таких смельчаков. У старшины Душматова, по идее, тоже было какое-то имя, но какое именно, его подчиненных мало интересовало. На кой? Лучше по- простому: «Тварьш-шна!» – сказал как сплюнул, дернул рукой как за ухом почесал и иди, солдат, неси дальше свою нелегкую службу.
Старшина шел замыкающим. Уголки его губ едва заметно кривились, что в данном случае означало довольную ухмылку. Ай, Василий Теркин, ай, упрямый человек! Фонит ему, надо же! Хорошо, что оружейка стоит прямо за КПП. Явился с полей – первым делом сдай автомат, сдай штык-нож, сдай дозиметр. Иначе бегали бы такие упрямые по всей части, в столовую не зайди, в казармы не зайди, в сортир не зайди – везде им фонит, что ты будешь делать! А где сейчас не фонит? Где нас нет? Ну разве что…
Страшный Человек шел вперед, пока было куда идти. Как только широкий проход разделился на два поуже, багатур встал. Молча, не оборачиваясь. Как трамвай после отключения тока, отметил Василий и поспешил свериться с листком-схемой, набросанной днем раньше в лазарете, на тумбочке.
– Тут направо.
Страшный Человек развернулся на месте, всем телом, и не пошел, а
Однако повезло мужику. Как там его? Кажется, Антон. Да. То есть язык не поворачивается сказать «повезло», когда у человека такое горе: жену, считай, потерял, ребенка потерял, сам без малого потерялся. И все равно, получается, повезло. Вот вылез бы он из своей преисподней, когда на часах стоял не Василий, а кто-нибудь из местных, пристрелили бы в момент, перепутав с шайтаном, без глупых реверансов вроде «Стой, стрелять буду». Грязный, весь в ссадинах, в каком-то жутком рванье… Вспоминать страшно!
Василия передернуло.
– Отставить дрожать, рядовой Саркисов! – немедленно раздалось сзади.
На память сразу пришел Теркин. «То ли чурка, то ли бочка проплывает по реке». Плывет себе, не тонет…
Угораздило же его загреметь по призыву в эту степную дыру! Да еще в часть, где на каждое отделение приходится девять аборигенов и всего один какой-нибудь белорус. Не служба, а борьба за выживание… с нанайскими мальчиками. Слово поперек скажешь, посмотришь не так – все, пиши пропало, сворачивай треугольничком и отсылай на адрес безутешных родителей. Налетят всем аулом, устроят Самум с Степи, и езжай, солдат, домой цинковой бандеролью… Или это военком на фамилию Саркисов так отреагировал? Думал, гад, к своим посылает? Самого бы, сволочь, кто так послал…
– Снова направо и вниз, – не скомандовал, а
Вроде пока все сходится. Вот он, колодец, вот он, трос. На закрепленном конце намотано, накручено что-то невразумительное, вероятно, «тройной сухопутный на вечную память» узелок. А глубины в том колодце…
Василий посветил вниз и присвистнул.
– Мамочка моя! – вырвалась сама собой странная, как будто чужая присказка. – Как же он сюда… с беременной женой?
Ответ пришел, откуда не ждали.
– Дурак… – сказал Страшный Человек.
Когда он раскрывал рот, это всегда выходило неожиданно, как будто скала заговорила, а уж когда пожимал плечами… Бр-р-р-р!
– Ну ладно, пусть дурак. Но она-то! Она-то каким местом думала, когда за ним лезла?
– Женщин… – сказал Страшный Человек. Вполне безобидное слово в его исполнении прозвучало, однако, гораздо обидней предыдущего.
– Хватит болтать, Саркисов, – вмешался в философскую беседу старшина. – Спускайся! Или подтолкнуть?
– Спасибо, я сам, – ответил Василий и с надеждой посмотрел на Алкиса. Если веревка выдержит эту тушу, прикинул, она выдержит что угодно.
– Я пойду, – сказал Человек-Гора, решивший, похоже, в этот день заработать внеочередное звание «душа компании».
– Рукавицы надень, – посоветовал Душматов. – Ладони сорвешь.
Но Страшный Человек был уже внизу. Стоял, ждал подсветки. Даже вверх не глядел. «Ему бы еще рельсы под ноги и хоть какие-нибудь рога…» – подумал Василий.
В части говорили, свое прозвище Алкис получил еще в детстве, после первого пиротехнического опыта. Кучка худощавых подростков, притаившись в проулке, наблюдала, как в дорожной пыли вертится, сыплет искрами самодельная бомбочка, а вдоль по улице в направлении грядущего пшика не спеша идет-бредет какой-то человек. Когда в идущем-бредущем распознали главу клана по имени Алим хан, кучка наблюдателей состояла уже из одного подростка, самого худощавого но, видимо, не самого сообразительного. Только он видел, как важный человек подошел к бомбочке, наклонился над ней, привлеченный блеском фольги от шоколадки «Рот-Фронт», и отшатнулся, прикрывая лицо руками, когда случился пшик. К слову сказать, пшик вышел чересчур громким, и Алкис отметил про себя, что последние полкоробка спичечных головок, пожалуй, были лишними. Его поймали, но, по слухам, даже не особенно били. Только посадили на неделю на кумыс и лаваш, пока не стало ясно, что глаз у Алим хана мало-помалу приходит в норму. Глава клана потом сам приходил в дом к Алкису, долго молчал, прожигая парня хищным в половину прежнего взглядом, потом потрепал каменной ладошкой по упрямому загривку и сказал: «Страшным человеком вырастет». Обиды на Алкиса он не держал. С повязкой на глазу Алим хан был еще больше похож на своего покойного дядю, прославленного басмача.
Давнее пророчество сбылось. Маленький Алкис вырос Страшным Человеком, здоровенным, здоровущим, вдобавок, подрывником от Бога. Или, кто его разберет, от Аллаха. По части где-то чего-то взорвать, особенно направленно, ему не было равных. Шутили, что на охоту Алкис отправляется с одной связкой динамита, но любую дичь бьет точно в глаз, хоть белку, хоть лисицу, хоть… Дальше шутить остерегались.
Вот и сейчас. Когда добрались до завала, Василий со старшиной еще ползали вдоль осыпи, отбрасывали в сторону камешки поменьше и прикидывали, сколько времени уйдет на разбор, а Страшный Человек уже наметил план закладки, ткнул пальцем-булавой:
– Тут, тут и тут, – после чего сложил ладонь совковой лопатой и протянул Душматову. – Давай шашка!
Старшина молча достал из вещмешка шесть кирпичиков, по цвету напоминающих хозяйственное мыло, выложил на огромную ладонь. Присыпал несколькими палочками взрывателей и украсил композицию витыми колечками бикфордова шнура.
– Мало, – отреагировал Человек-Гора. – Два килограмм надо.
– Больше нет, – ответил старшина и демонстративно вывернул вещмешок наизнанку. Со дна мешка выпал забытый «гейгер-шмейгер», включился от удара о камень и противно затрещал.
– Есть, – спокойно сказал Страшный Человек. – Я видел, как ты завсклад роспись давал.
Левая щека старшины дернулась один раз, как бы предупреждая: «Ну, смотрите! Я хотел как лучше…»