восточных рынках. Во время войн совершалось разное насилие, но с тех пор как римляне восстановили в стране мир, все чувствовали себя в безопасности. Двенадцатилетний мальчик не может пропасть, как будто он канул в воду. Где бы он ни оказался, люди укажут ему дорогу. Наконец, как можно заблудиться в городе, в котором из любого места виден храм?
А если это было следствием того давнего дела? Ирода давно не было в живых, а его сыновья лишились царских престолов. Мог ли еще кто?то помнить о визите парфянских мудрецов? Об этом могли помнить только люди из Вифлеема… Да, они?то точно не забыли. Кто?нибудь из братьев Иосифа мог заметить их и следить за ними. Наверняка, они питали ненависть к нему, жаждали мести. Может быть, кто?то из них побежал с донесением к римлянам? Парфяне были их врагами, контакты с ними могли расценить как измену. Впрочем, могло быть и по–другому: кто?нибудь из тех безумцев, которые носились с идеей свержения римского господства, мог вообразить, что будет легче разжечь пламя народного восстания, если в их руках будет наследник рода Давида…
Мысли становились все навязчивее. Подгоняемые воображением, они не переставали вертеться в голове. Иосиф не знал, как остановить их лихорадочный бег. И он думал, что Мириам, скорее всего, не находится в подобном смятении. У нее не было привычки рисовать в воображении невероятные ситуации. Но если она переживала за Сына, то боль ощущала всем своим существом, словно отнимали часть ее тела.
А может, она страдает от ощущения вины за то, что произошло? Он сам столько раз в жизни испытывал это чувство. У него была склонность к самообвинению. После долгих лет общения с Мириам, сравнивая ее спокойствие и свою тревогу, он начинал понимать, почему он так делает. Всю жизнь он жаждал служения, а кроме того — желал быть уверенным, что может совершать это служение. Всевышний призвал его к служению, не доверяя его силам. Он позволял ему действовать, но затем Сам брал инициативу в Свои руки. Это будило в нем сожаление, которое, в свою очередь, перерастало в упреки самому себе. Он обвинял себя, не смея обвинить Непостижимого…
Мириам никогда себя не обвиняла. В ней были только смирение и любовь. Она не заблуждалась на свой счет. Она была убеждена, что все получила не по заслугам, а по милости. И сейчас тоже, наверное, ни в чем себя не винила. Она просто страдала, ничего себе не воображая и не пытаясь всего понять.
Когда?то Иосиф решил для себя, что именно она будет управлять их жизнью. Многократно он пытался ей подражать. Сейчас в том, что произошло, он не находил своей вины. Он только рассуждал: все, что у меня есть, я получил по милости Всевышнего. Я должен быть тенью — а когда солнце встает в зените, тени исчезают. Может быть, Он просто дает мне знать, что эта минута приближается? Может быть, Иисус исчез как раз для того, чтобы я понял, что настало время исчезнуть мне?
Беспокойные мысли и тревога улеглись. Он знал, что наступит рассвет, они побегут на поиски Иисуса и будут искать Его до конца. Они сделают все, что от них зависит… Но лишь в том случае они Его найдут, если Всевышний этого захочет. Быть может, приближается тот час, о приходе которого молил Иисус. И это будет то время, когда земной отец перестанет быть нужен…
Иосиф поудобнее положил голову на свернутый плащ и уснул.
18
Они искали Его весь день, но безрезультатно. По сто раз туда и обратно они проталкивались через наводненные людьми улицы, расспрашивали людей, сообщали о своих поисках в гостиницах и торговых палатках, затем вновь к этим местам возвращались. Но уже издалека, заметив их, хозяева кричали, что мальчика здесь не было и что для встревоженных родителей у них нет утешительных известий.
Город все еще был полон людей. Еще не все вернулись домой, а уже вновь приступили к работе те, кто восстанавливал разрушенные дома. Реки паломников вливались в толпу работников, набожное пение соединялось с грохотом молотов.
Мириам лихорадочно проталкивалась между людьми, ее волосы выбились из?под платка. Иосиф едва за ней поспевал. Она не хотела есть, не хотела отдыхать. Наталкиваясь в толпе на кого?нибудь знакомого, она расспрашивала и умоляла помочь.
Как бы хотел Иосиф взять на себя ее тревогу! Но она даже не разговаривала с ним. Ему оставалось только бежать за ней, прижимая руку к груди, где вновь и вновь отзывалась уже знакомая ему боль.
В поисках прошел весь день. Они покинули город лишь в сумерки, когда звуки труб возвестили о закрытии городских ворот.
Измученные, они вернулись к тому месту, где оставили осла, — Иисуса там не было. Иосиф, несмотря на то что был сильно утомлен поисками, начал ставить палатку. Мириам впервые за все время совместной жизни ему ни в чем не помогала. Она сидела на земле, закрыв лицо руками. Поставив палатку, Иосиф развел огонь и попробовал приготовить что?нибудь поесть. Когда еда была готова, он принес ее Мириам. Но она отрицательно покачала головой.
— Мириам, — сказал он ей, — Мириам, съешь что?нибудь. Ты должна поесть. Я приготовил, как сумел, но есть можно. Прошу тебя, поешь. Я тебя понимаю… Я знаю… Верь мне…
Она убрала от лица ладони. В ее глазах не было слез, но во взгляде вырисовывалось выражение отчаянного страдания.
— Ах, Иосиф, ты такой добрый! Спасибо тебе. Но, прости, я не в состоянии ничего есть. Я не могу понять… Как это могло случиться? Как Всевышний это допустил?..
— Это я всегда так спрашивал, а ты всегда умела меня успокоить…
— Сегодня я не смогла бы… Вокруг меня только тьма, пустота… Не понимаю… Словно Всевышний исчез вместе с Ним.
— Всевышний не уходит, Он лишь скрывается.
— Зачем? Зачем, Иосиф?
— Не знаю. Я знаю о Нем меньше, чем ты…
— Он вознес меня из небытия, дал мне все, а теперь все отнял…
— Может быть, не отнял…
— Тогда зачем Он сокрыл Его?
— Не знаю.
— Ты говоришь так, как будто не любишь Его!
Иосиф не ответил, пораженный резкостью ее слов. Но она тут же воскликнула:
— Ах, прости меня! Прости, Иосиф! Как я могла так сказать?! Тебе, который отдал всю свою жизнь. Я не знаю, как мне просить тебя о прощении…
Иосиф взял ее руку в свою и легко ее сжал.
— Тебе не за что извиняться, я не сержусь и не мог бы сердиться. Моя любовь к Нему ничто по сравнению с твоей любовью. Наверное, у каждого из нас должны быть часы своей ночи. Еще недавно во тьме был я.
— А сейчас нет? Это хорошо.
— Если бы я мог тебе помочь…
— Так помоги! Научи меня слепо доверять. — Она сплела свои пальцы с его, прижалась к нему. Они уже ни о чем не говорили, но Иосиф чувствовал, что Мириам понемногу успокаивается, преодолевая отчаянье. Он сидел, долго не шевелясь, пока не услышал ровное дыхание своей любимой. Она уснула. Он не спал. От неподвижного сидения все его тело онемело, а в груди вновь отозвалась боль.
С утра они вновь отправились на поиски. Успокоение, пришедшее к Мириам вечером, теперь снова исчезло. Иосиф видел, как она старается совладать с беспокойством, но тревога пересиливала ее. Она вновь ускоряла шаги, почти бежала, расталкивая людей. Иосифу все труднее было за ней поспевать. Они метались по тем же самым наводненным людьми улицам, вновь и вновь обращаясь в те же гостиницы и торговые палатки, где их уже знали. Иисус нигде не появлялся, нигде не давал о себе знать.
Миновал полдень, поиски продолжались, и они понемногу стали выбиваться из сил. Даже Мириам не бежала уже так быстро. Но Иосиф все равно с трудом поспевал за ней.
Когда они в очередной — неведомо какой — раз проходили по мосту над долиной Тиропеон, Иосиф
