Корни дуба. Впечатления и размышления об Англии и англичанах. (c иллюстрациями)

собой конечную цель британской политики в Ирландии: поработить завоеванный остров, превратить его жителей в рабов.

Топор пресловутых «карательных законов» подрубил корни ирландской экономики, разорил ее земледельцев и скотоводов, ремесленников и торговцев. Ирландских крестьян лишили не только наделов, но и вообще права покупать землю и даже арендовать ее на длительный срок. Не зная, когда их сгонят с участка, они теряли заинтересованность в повышении плодородия полей. Ирландским ремесленникам было запрещено иметь более чем по два подмастерья, передавать свое имущество по наследству.

Та самая Англия, которую принято считать неизменной поборницей свободы мореплавания, бесцеремонно отрезала Ирландию от экономических связей с внешним миром. Несмотря на обилие удобных портов для торговли с Европой и Америкой, прямой товарообмен с зарубежными странами, и в частности вывоз ирландской шерсти на континент, был запрещен в угоду английским купцам.

Та самая Англия, которая привыкла кичиться незыблемостью гражданских свобод, похваляться терпимостью к инакомыслию, не позволяла жителям завоеванного острова говорить на ирландском языке, обучать детей родной речи. За голову подпольного учителя в XVII веке выплачивалось вознаграждение как за убитого волка.

«Карательные законы» были нацелены на то, чтобы обескровить страну, лишить коренное население не только каких-либо политических прав, но и доступа к знаниям и профессиональной карьере. Вплоть до «эмансипации» католиков в XIX веке ирландец не мог стать ни учителем, ни врачом, ни юристом, ни чиновником. Ему оставалось лишь быть временным арендатором клочка земли, мелким ремесленником или… эмигрировать на чужбину.

Эмиграция на века стала для Ирландии кровоточащей раной. Причем поистине массовый характер придал ей Великий голод 1845-1847 годов. С тех пор как из Нового Света на Британские острова был завезен картофель, он стал единственным спасением для многосемейных ирландских крестьян. Ни овес, ни ячмень не могли бы прокормить мелких арендаторов, согнанных с плодородных земель своих предков на каменистые взгорья западной части острова. Поэтому картофельный неурожай, постигший Ирландию три года подряд, стал для нее поистине национальной трагедией. В результате бедствия население острова за несколько лет сократилось вдвое — с 8 до 4 миллионов. Причем хотя от голода вымирали целые селения, все это время продолжался вывоз зерна и скота в Англию: землевладельцы требовали причитавшуюся им ренту. Поток беженцев за океан достиг четверти миллиона человек в год, хотя смерть от истощения и эпидемий косила тысячи людей и на судах, прозванных плавучими гробами.

Последствия Великого голода поныне дают о себе знать. Ирландия представляет собой единственную страну в Европе, население которой с середины XIX века не возросло, а сократилось. До Великого голода большинство жителей острова говорили на ирландском языке. Вопреки репрессиям колонизаторов родная речь оставалась для них главным средством устного общения. К 1900 году число говорящих на ирландском языке сократилось до 600 тысяч, а ныне составляет менее одной трети этой цифры.

Язык, задушенный поработителями, не удается возродить и после обретения независимости. Хотя преподавание его введено в школах, им пользуются жители как разговорной речью лишь в отдаленных селениях атлантического побережья, главным образом в провинции Коннот, которая по воле Кромвеля должна была стать зоной сегрегации, ирландским гетто.

Эта же западная часть острова наиболее обескровлена эмиграцией — среди многих других шрамов трагического прошлого она доныне остается для ирландцев самой болезненной, незарубцовывающейся раной.

Именно об этом опустошенном крае Энгельс рассказал в письме Марксу, которое приводилось выше.

«Характерны для страны развалины… Древнейшие — все только церкви. С 1100 г. — церкви и замки. С 1800 г. — крестьянские дома. На западе, особенно в окрестностях Голуэя, повсюду встречаются такие развалины крестьянских домов, покинутых жителями по большей части до 1846 года. Я никогда не думал, чтобы голод мог иметь такую, так сказать, осязательную реальность. Опустели целые деревни» («Маркс и Энгельс об Англии», стр. 435).

Проезжая по маршруту Энгельса более столетия спустя, вновь и вновь убеждаешься, что серые камни развалин по-прежнему остаются столь же характерной чертой портрета Ирландии, как и ее зеленые луга. Чем-то роковым веет от этого безлюдья — словно ходишь по древнему погосту или по полю брани. Тут и там среди кустов боярышника и пышного многотравья проглядывает каменная кладка навсегда оставленных человеческих гнезд. Давно сгнили и солома крыши и дерево стропил. Но прямоугольники стен по-прежнему возвышаются над зеленью словно памятники исчезнувшим обитателям. «Дюжина развалин, дюжина заколоченных домов, полдюжины пивных — вот что такое ирландская деревня», — с горькой иронией говорят в народе.

«Англия веками порабощала Ирландию, доводила ирландских крестьян до неслыханных мучений голода и вымирания от голода, сгоняла их с земли, заставляла сотнями тысяч и миллионами покидать родину и выселяться в Америку… Ирландия вымирала и оставалась неразвитой, полудикой, чисто земледельческой страной, страной нищих крестьян-арендаторов» (Ленин. Полное собрание сочинений, т. 24. стр. 365).

Перечитываешь здесь, на безлюдных просторах Голуэя, строки ленинской статьи «Английские либералы и Ирландия» и дивишься исчерпывающей полноте этих слов.

История завоевания и порабощения Ирландии беззастенчиво отметает те либеральные идеалы, которыми благонамеренная Англия привыкла кичиться как своим вкладом в цивилизацию. Чтобы оправдать эту вопиющую несовместимость, вот уже целых восемь веков используется тот самый стереотип предубеждений об ирландцах, который был создан еще во времена Генриха II Плантагенета.

В читальном зале Британского музея можно добраться до журналов и газетных подшивок, которыми, вероятно, пользовались еще Маркс, Энгельс, Ленин, много занимавшиеся ирландской проблемой. Если верить этим газетным статьям, ирландцы не только сами повинны в собственной бедности, но якобы даже не страдают от нее. «Разве Британия виновата в том, что ирландцы предпочитают есть картошку, а не хлеб; что они способны жить в условиях, каких не вынесли бы даже их свиньи? Пребывая в нищете из поколения в поколение, ирландцы стали во многом нечувствительны к ней», — утверждала «Тайме» 8 декабря 1843 года. Даже в годы Великого голода в лондонских гостиных не хотели верить, что сотням тысяч семей действительно грозит смерть от истощения: слишком много говорилось о том, что ирландцы бедны потому, что ленивы.

Законопослушному английскому обывателю изо дня в день внушали, будто ирландцам органически присуща склонность к насилию, будто каждый из них потенциальный правонарушитель (хотя присущее ирландцам презрение к законам было, разумеется, наследием веков колониального ига, когда законы олицетворяли для них тиранию).

«Ирландцы ненавидят наш процветающий остров. Они ненавидят наш порядок, нашу цивилизованность, нашу предприимчивость, нашу свободу, нашу религию. Этот дикий, безрассудный, непредсказуемый, праздный и суеверный народ не может питать симпатий к английскому характеру», — писал в «Тайме» 18 апреля 1836 года будущий английский премьер-министр Бенджамин Дизраэли.

Разумеется, в Лондоне, в том числе и в палате общин, во все века находились люди, которые видели подлинные причины бед Ирландии в британском иге и открыто говорили об этом. Но их одинокие голоса не могли воздействовать на политику или даже существенно повлиять на предвзято настроенное общественное мнение.

Для ирландцев ковали все новые цепи. Но первая из британских колоний всегда оставалась мятежным островом, народ которого гак и не удалось покорить до конца.

Мы держим ирландцев в темноте и невежестве, а потом удивляемся, как они могут быть столь суеверными. Мы обрекаем их на бедность и невзгоды, а потом удивляемся, откуда у них склонность к смуте и беспорядкам. Мы связываем им руки, лишая их доступа к предпринимательской деятельности, а потом удивляемся, почему они так ленивы и праздны.

Томас Кэмпбелл (Англия),

«Философские исследования юга Ирландии» (1778).

Все, что выходит за рамки конституции, кажется англичанам неправомерным. Ведь полномочия, предоставляемые законом, обычно оказывались