Недемонстративный в радости, англичанин, напротив, демонстративен в беде, точнее в умении ее игнорировать. Именно в трудные минуты проявляется его окрашенный юмором оптимизм. Он не прочь поворчать, пока все идет хорошо. Но если ему не повезло, он не станет жаловаться, докучать другим перечислением своих невзгод. Англичане обладают поразительным даром преуменьшать неприятности, а если они очень велики — вовсе не замечать их. Они как бы убеждают себя: не смотри на это, не говори об этом, не думай об этом — и, может быть, это в конце концов пройдет стороной. Способность встречать трудности юмором и оптимизмом — бесспорно, источник силы англичан. Но склонность игнорировать все неприятное, выдавать желаемое за действительное подчас толкает их к самообману и становится источником их слабости.
В своей книге «Английский юмор» Джон Б. Пристли признает, что большинство зарубежных путешественников пишут об обитателях туманного Альбиона как о людях угрюмых и мрачных, склонных к пессимизму и меланхолии. Фраза о том, что «англичанин приемлет наслаждения с печальным видом», повторяется на все лады, как и модное в прошлом веке выражение
С другой стороны, английский юмор представляет собой нечто сокровенное, частное, не предназначенное для посторонних. Он проявляется в полузаметных намеках и усмешках, адресованных определенному кругу людей, способных оценить эти недомолвки как расплывчатые блики на хорошо знакомых предметах. Вот почему юмор этот поначалу чужд иностранцу. Его нельзя ощутить сразу или вместе с освоением языка. Его можно лишь отфильтровать как часть аромата страны, причем как самую трудноуловимую его часть.
Англичане, считает Пристли, шутливы в мыслях и серьезны в чувствах. Они не обращаются к рассудку с просьбой найти нужный ключ, если инстинкт подсказывает им, что двери и так открыты. Поэтому когда они думают, они не боятся быть «шутливыми в мыслях». С другой стороны, англичане считают эмоции ключом к их заветной крепости — внутреннему «я». Потерять контроль над собой значит для них рисковать неприкосновенностью этой цитадели. Поэтому когда они переживают, они склонны оставаться «серьезными в чувствах».
Английский юмор как раз и представляет собой умение быть шутливым в мыслях, оставаясь серьезным в чувствах. Он предполагает недосказанность, способность смеяться над собой, а также склонность игнорировать неприятные стороны жизни, подчас порождал оптимизм, построенный на самообмане.
Европа вообще знает об англичанах несколько больше, чем об Англии, хотя об этом народе существует больше распространенных заблуждений, чем об этой стране. Картина, сложившаяся в сознании образованного европейца, изображает англичанина человеком спортивным, практичным, немногословным, деловитым, консервативным, дисциплинированным, склонным или к пуританству, или к эксцентричности, а также к меланхолии. Такова, я думаю, общая сумма представлений, оставленных немногочисленными английскими туристами и еще более малочисленными английскими романами в большинстве умов. Там, где было меньше туризма и больше чтения, к этому портрету может быть добавлен поэтический или лирический дар.
Что же управляет англичанином? Безусловно — не разум; редко — страсть; вряд ли — своекорыстие. Если сказать, что англичанином управляют обычаи, возникает вопрос: как может тогда Англия быть краем индивидуализма, эксцентричности, ереси, юмора и причуд?
Англичанином управляет его внутренняя атмосфера, погода его души. Когда он после прогулки пьет чай или пиво и раскуривает свою трубку; когда он усаживается в удобном кресле у себя в саду или у камина; когда он, умытый и причесанный, поет в церкви, отнюдь не задумываясь над тем, верит ли он хотя бы слову в этих псалмах; когда он слушает сентиментальные песни, которые его не трогают, но и не раздражают; когда он решает, кто его лучший друг и кто его любимый поэт; когда он выбирает политическую партию или невесту; когда он охотится, стреляет дичь или шагает по полям, — им всегда руководит не какой-то точный довод разума, не какая-то цель, не какой-то внешний факт, а всегда атмосфера его внутреннего мира.
Англичанам присуща равнодушная прямота насчет их наиболее очевидных недостатков. Мы не стыдясь, в полный голос признаем себя немузыкальными, нелогичными, неспособными к иностранным языкам, не умеющими варить овощи. Ни один англичанин не станет оспаривать, что он недостаточно образован. Справедливо ли это обвинение? По сравнению со многими народами континента мы действительно скорее недостаточно, чем чересчур образованны. Как нация мы несколько стыдимся «учености», избегаем обретать слишком много познаний, нарочито демонстрировать их, а порою даже признаваться в том, чем мы обладаем. Наша слабость состоит в том, что слово «интеллектуал» вызывает среди нас недоверие.
В Лондоне часто дивишься тому, как англичане переделывают старые дома. От первоначальной постройки не остается решительно ничего, кроме фасада. Но фасад этот с превеликими хлопотами и дополнительными затратами заботливо сохраняют в неприкосновенности, хотя здание от фундамента до крыши возводится заново
В этом суть английского подхода к жизни. Вместо того чтобы до основания сломать старое и на его месте воздвигнуть нечто совершенно новое, англичанин, как правило, старается многократно перестраивать, подновлять, приспосабливать к новым условиям то, что уже есть. Любой старый дом носит тут следы многочисленных перестроек, отнюдь не делающих его планировку разумной и удобной.
Подобный же метод лежал в основе восстановления британской экономики после второй мировой войны: возвращали к жизни разрушенные предприятия, возрождали старую промышленную структуру, вместо того чтобы создавать новые, перспективные отрасли индустрии, как это сделала, например, Япония. Послевоенная реформа английского народного образования не ставила целью отменить явно отжившую систему, а была направлена лишь на то, чтобы частично ее подправить.
Если англичанин скажет о своем доме:
Москвичу привычно считать, что раздражающие его житейские неурядицы представляют собой болезни роста, побочный продукт недавнего и быстрого развития. Лондонцу же свойственно смотреть на это иначе. Несовершенства жизни чаще воплощают для него наследие прошлого, нечто исконно английское, а коль так — волей-неволей достойное уважения.
У англичан даже само слово «консерватор» наряду с негативным несет в себе и позитивный смысл: это не только противник перемен, но и тот, кто консервирует, то есть оберегает наследие прошлого. Среди превеликого множества различных добровольных обществ наибольшим уважением пользуются общества сторонников сохранения чего-то или противников разрушения чего-то. Они появились еще задолго до того, как защита окружающей среды стала модной и актуальной проблемой. Даже будучи родиной промышленной революции, Англия все же сумела в большей степени уберечь свою природу от побочных отрицательных последствий индустриализации, чем это удалось, скажем, послевоенной Японии.
Английский консерватизм произрастает на почве уважения традиций. Именно они скрепляют брак настоящего с прошлым, столь присущий английскому образу жизни. Где еще питают такое пристрастие к старине — к вековым деревьям и дедовским креслам, старинным церемониям и костюмам? Трудно сказать, почему именно стражники в Тауэре одеты так же, как и во времена Тюдоров, почему студенты и профессора в Оксфорде носят мантии XVII века, а судьи и адвокаты-парики XVIII века?
Англия явилась родиной почтовой кареты, почтового ящика и почтовой марки. Стало быть, к числу ее изобретений относится и современный письмоносец. Однако лондонский почтальон выглядит иначе, чем
