более «урок»: там, в Зоне, все же было среди своих, христиан не только отпавших, но и восходящих.
Здесь — опыт трансгрессии межконфессиональной. Сокрушительной, хотя не безнадежной для гяура.
Но главное — берущей прямо за сердце.
Вот кто внутри себя услышал французский голос старого грека-аптекаря, тот прошел экзамен на дальнейшее погружение в эту многослойную, но на всех своих уровнях щепетильно-честную книгу, где ни разу не прозвучат слова из тех, что я себе позволил.
Хотя чем неблагозвучно «сущностное» существительное
Добродеев писатель экстремальный во всех смыслах эпитета. Запредельность манит нас с вами тоже. Но здесь есть сила и кураж, чтобы, пардон май Френч,
Каирский синдром
ПРОЛОГ
(Мюнхен, 28 февраля 2010 г.)
— Переводчик, ты влип!
— Кто, я, почему?
— Ты сейчас же покинешь расположение части!
Я вижу страшные глаза подполковника Мордовина и молю его:
«Пожалуйста, не высылайте меня из Египта»!
В ответ громкий хохот офицеров:
— Ну Жора, ну дает! Пытается разжалобить.
Понимая, что все бесполезно, я собираю чемоданчик и покидаю командный пункт ПВО. В душе отчаяние: «За что высылают? Я так люблю Египет! Это солнце, эту пустыню, этот обжигающий кофе „масбут“. Я не хочу назад, под тусклое московское небо»!
Советский газик-«козел» увозит меня из части, вокруг пустыня, мальчишка-араб на ослике машет мне рукой.
Прощай, Египет!
Какой сейчас год?
1971-й? 1972-й?
Есть СССР? Нет СССР?
Кадры скачут.
Отчаянным усилием открываю глаза: что это, сон?
Понимая, что больше не засну, подхожу к окну.
Мюнхен застыл в утреннем морозном тумане. Вдали виден силуэт Мариенкирхи. Немцы начинают заводить машины и разъезжаются кто куда. Тротуары чистят унылые турки. В воздухе запах кофе и свежих булочек.
Этот город засыпает в 10 вечера, а в 6 утра уже на ногах.
Здесь все нормально, размеренно, аккуратно.
Я в Германии уже 20 лет.
Люблю ли я свою новую жизнь? Не знаю. От Советского Союза меня отделяют горы времени.
Где я? Что я? Почему я здесь?
Хочется ущипнуть себя за ухо. Хочется вернуться к истокам, чтобы понять, почему вышло так.
Это непросто. Слишком длинная история. А в ее исходной точке — Египет.
Я вижу: Москва, 71-й год.
Но лучше сначала.
КОМАНДИРОВКА
(Москва, 28 февраля 1971 г.)
Хмурая, холодная столица СССР. У здания Главпура на Гоголевском бульваре топчется группа людей в кургузых пальтишках и шапках-ушанках. Курят «Яву», «Приму», «Север». Это советские военспецы. С ними я — 20-летний переводчик-арабист.
Нас грузят в автобус, везут в «Шереметьево», сажают на спецборт «Ил-18». Сопровождающий офицер пересчитывает всех по головам, дает отмашку:
— Команда в сборе, поехали!
Курс — Каир.
Ночное пространство вдоль Кавказа, Малой Азии, Средиземного моря — безлюдное и темное. Прощупываемое радарами дальнего слежения. Изломанная линия холодной войны. Где-то под крылом проплывают Турция, Кипр.
Я думаю, как все же надоела монотонная советская жизнь, водка с салатом оливье и бесконечные разговоры о духовном. Как хочется вырваться на древнюю землю Востока, о которой я знал лишь по книгам. Уж лучше слушать по утрам рев ишака, чем гимн Советского Союза…
А теперь помолчите, товарищи!
Приглушенно шумят турбины, самолет идет на снижение, в иллюминаторе возникают огни гигантского города.
Здравствуй, Каир!
Сходим с трапа. Все непривычно: аромат ночных трав, гортанные крики носильщиков, теплый ветер. Прямо на поле — короткая перекличка, погрузка в автобус и размещение в общежитии для советских специалистов — хабиров.
Многоэтажный дом в Наср-сити, на самой окраине Каира.
Обшарпанные чемоданы, пакеты. Все достают кипятильники. Фронтовой юмор, сто грамм и спартанские койки в в большой полупустой квартире.
Какого хрена занесло меня сюда? Их, спецов, манили сертификаты с желтой полосой, возможность пить спирт с мужиками вдали от опостылевших кастрюль. А я, двадцатилетний студент, чего ищу? Только
