Проблемы с этим… красным… который во рту!

прощанье осколками разорвавшихся предохранителей.

– Словарный запас? – повторил Тот Который с нескрываемым презрением в голосе. – Этот жалкий десяток тысячесловий ты называешь словарным запасом? Да как у тебя только поворачивается язык?

«Язы… я… я…» – отчаянно попытался запомнить Редуард. Нет, бесполезно!

– Но даже этой малости, этих несчастных десяти тысяч ты не достоин! – заявил лингуампир. – Ты просто… – он сделал паузу, пережидая приступ возмущения. – Просто не умеешь ими пользоваться! Сам посуди, – добавил он уже более спокойным тоном. – Пусть даже десять тысяч – не бог весть какое богатство, но пусть… Как же безграмотно ты им распоряжался! Из всего своего, так называемого, словарного запаса ты использовал обычно от силы пару-тройку сотен слов, оставляя остальные ветшать на пыльных задворках памяти. Ты безжалостно искажал слова, проглатывал окончания, не там ставил ударения! Ты сокращал слова, как тебе вздумается! Ты даже использовал аббревиатуры!

Последнее слово прозвучало как проклятье. Лингуампир замолчал, задохнувшись от возмущения.

Редуард не знал, чем ответить на этот выпад. Основательно покопавшись в памяти, тщательно исследовав даже вышеупомянутые пыльные задворки, он с ужасом обнаружил, что помнит всего два слова. Тем не менее, он выбрал из них одно, то, что в большей степени походило на ругательство, и произнес, стараясь интонацией выразить все свое негативное отношение к собеседнику:

– Турррбулентность!

– Что? И ты мне еще будешь говорить о турбулентности? – в негодовании воскликнул Тот Который. – Красивейшее слово, но до чего же редко ты пользовался им прежде! Почему ты вспоминаешь о турбулентности не раньше, чем твой кораблик начинает потряхивать при входе в плотные слои атмосферы? О, на твоем месте я произносил бы это слово по несколько раз в день. Я бы даже… Я бы улучшил его! Послушай, так ведь будет еще красивее: турбулюлентность, турбулюляция… – Лингуампир закатил глаза. Казалось, он наслаждается звуком собственного голоса. – Нет, ты не достоин своего языка! Я забираю его у тебя. У вашего народа есть выражение «молчание – золото». Ничего более глупого мне не доводилось слышать в этой жизни, но, похоже, как раз к тебе оно очень подходит…

Сказав это, лингуампир поднялся с земли и неспешно двинулся вдоль дороги в сторону гор, за которыми, возможно, и вправду скрывался таинственный черный замок.

Отойдя на несколько шагов, он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:

– Нам не о чем больше разговаривать с тобой, землянин… С тобой и с твоим человечеством… – и отправился дальше, о чем-то негромко турбулюлюкая себе под нос.

Словом, он недвусмысленно дал понять, что потерял всякий интерес к собеседнику, если, конечно, Редуарда еще можно было назвать так. В голове землянина вертелось последнее, чудом уцелевшее слово – «отнюдь», не то чтобы самое полезное, но он был не настолько глуп, чтобы разбрасываться последними словами.

Вскочив на ноги, он в три прыжка догнал удаляющегося лингуампира и ухватился за его плечо.

– Ы-ы-ы ы-ы-ы! – только и смог произнести он, с мольбою заглядывая в глаза Того Которого.

Тот остановился.

– Пить? – участливо спросил он.

– Пить! Пить! – быстро закивал Редуард.

Последний отблеск заходящего солнца, словно лучик надежды, на миг озарил его лицо. «Все еще можно вернуть, – воспрял духом землянин. – Нужно только застать его врасплох!..»

– Пить! – повторил он и даже немного пошевелил губами, то ли демонстрируя жажду, то ли пробуя на вкус новое, с трудом отвоеванное слово.

Судя по складкам, возникшим на лицевой повязке, лингуампир улыбнулся. И ничего больше не сказал, лишь отрицательно покачал головой. Затем извлек откуда-то из-под балахона фляжку Редуарда, скрутил колпачок и перевернул ее горлышком вниз.

Не пролилось ни единой капли. Придорожная пыль осталась такой же сухой и равнодушной.

Последующие тридцать дней – по земным меркам – тянулись для Редуарда невыносимо медленно и однообразно.

Ранним утром он отправлялся через лес, оставляя свои следы на пыльной, им же самим протоптанной тропинке одной из «далеких планет», о существовании которой он предпочел бы никогда не знать. Он взбирался на пригорок и оказывался перед космическим катером, доставившим его на Редуарду. Немного побродив по окрестностям, Редуард обычно обнаруживал какой-нибудь в меру тяжелый булыжник или достаточно крепкую палку, возвращался к катеру и принимался с завидной целеустремленностью долбить принесенным предметом в крышку люка, ведущего в шлюзовую камеру. Проведя за этим занятием несколько часов и не заметив никаких видимых результатов своей работы, Редуард, как правило, впадал в отчаянье. Он устало опускался на небольшой валун, торчащий неподалеку от катера, обхватывал руками голову и сидел так, ожидая, когда местное солнце достигнет зенита.

Катер был заперт, а замок отпирался только по команде голосом. И что самое забавное, исключительно голосом Редуарда. Ему следовало произнести какое-то слово, совсем простое и короткое, только вот… какое?

К чести землянина следует отметить, что все выпавшие на его долю испытания он переносил стоически. В смысле – молча. И никогда не терял надежды окончательно. Порой ему даже казалось, что крышка входного люка, изготовленная из двадцатисантиметрового листа термотитана, начинает поддаваться.

Конечно, работа пошла бы быстрее, попроси Редуард у кого-либо из шекери какой-нибудь хозяйственный инструмент попрочнее, только ведь… это еще надо уметь попросить…

Дождавшись полудня, Редуард спускался в близлежащую деревню шекери, где к тому времени распахивались настежь двери многочисленных заведений для приема пищи и прочих увеселений. Выбрав какое-нибудь, Редуард устраивался на свободное местечко, дожидался, пока хозяин заведения обратит на него внимание и, за неимением альтернативы, просил:

– Пить!

Все владельцы питейных в округе относились к Редуарду с явным сочувствием, кроме того, появление землянина привлекало в заведение дополнительных клиентов из числа любопытствующих шекери, поэтому ему охотно наливали в кредит.

Обычно после пятого или шестого стаканчика сочувствие хозяина к землянину усугублялось, и он озабоченно спрашивал у Редуарда:

– Уозможно уам уже хуатит?

На что последний неизменно отвечал:

– Отнюдь!

По истечении же этих тридцати дней на Редуарду прибыла спасательная экспедиция с Земли.

Еще две недели понадобилось команде из трех психиатров, двух гипнотизеров и одного, но опытнейшего лингвиста для того, чтобы, если можно так выразиться, вернуть Редуарду Кингу дар речи. В его изначальном объеме.

…Дверь в комнату широко распахнулась и весь дверной проем заполнила собой громоздкая фигура ксенобиолога по имени Николас Лэрри, соседа Редуарда Кинга по общежитию.

– Нда! – громогласно заявил ксенобиолог. – Погоды ночне стоят…

– Пожалуйста… – сидящий за письменным столом Редуард слегка поморщился и с трудом оторвался от книжки, которую держал в руках. – Будь осторожнее, когда пытаешься пользоваться архаизмами. Не «нонче», а «нынче». В крайнем случае – «ноне». И очень тебя прошу, никогда не говори о погоде во множественном числе. По крайней мере, в моем присутствии, – попросил он и вновь склонился над раскрытыми страницами.

Николас Лэрри некоторое время с изумлением взирал на Редуарда, затем перевел взгляд на книгу в его руках и спросил:

– Что это? Ты взял мой учебник по ксенобиологии?

– Да, да. Я собрал все книги по специальности, какие смог найти.

На столе перед Редуардом возвышался средних размеров бастион из книг.