Вс. Овчинников
СВОИМИ ГЛАЗАМИ
Дохри Любе,
которой в детстве пришлось быть
«лягушкой-путешественницей»
ПЕРЕПЛЕТЕННЫЕ КОРНИ
Изречение Киплинга «Запад есть Запад, Восток есть Восток» должно уйти в прошлое вместе с веком колониализма. Если уж оперировать привычными терминами, нынче более правомерна формула «Нет Запада без Востока, нет Востока без Запада». Достижения науки и техники помогают нам почувствовать многоликость и целостность мира, открывают новые, поистине безграничные возможности для обмена культурными ценностями.
Однако в представлениях многих людей все еще превалирует «инстинктивный европоцентризм», привычка сводить истоки общечеловеческой цивилизации лишь к античному греческому искусству, римскому праву, христианским заповедям. Все же остальное, дескать, восточная экзотика.
Размышления, а вернее сказать, измышления о несовместимости духовного наследия Запада и Востока были особенно модны у хозяев заморских владений, считавших, что за Суэцем можно-де не вспоминать о десяти заповедях. Дабы оправдать подобный цинизм, создавались стереотипы Запад — это гуманизм, Восток — деспотизм. Запад возвеличивает человека, Восток фанатически поклоняется богам. Запад активен, служит генератором прогресса. Восток же пассивен, привержен традициям прошлого.
А между тем Конфуций еще двадцать пять столетий назад говорил, что принцип «жэнь» (гуманность, человечность) должен лежать в основе общественных отношений. Не случайно идеи древнекитайских философов вдохновляли французских просветителей-энциклопедистов XVIII века.
Если европейцам 1572 год напоминает о Варфоломеевской ночи, когда католики учинили кровавую расправу над гугенотами, то мусульманский правитель Индии Акбар в том же самом году провозгласил религиозную терпимость основой государственной политики.
Нелепо утверждать, будто уделом Запада всегда было изобретать, а Востока перенимать. Процесс больше похож на улицу с двусторонним движением, где в различные часы доминируют разные потоки. Не случайно у европейцев прижились арабские цифры. Именно с Востока пришли к ним в Средние века многие достижения математики, астрономии, медицины. А кто как не китайцы дали миру бумагу, компас, порох?
Впрочем, движение было встречным. Во второй половине XIX века Япония, отказавшись от длительной самоизоляции, принялась активно заимствовать научно-технические достижения Запада. И как раз тогда же японские цветные гравюры эпохи Токугава вдохновили таких европейских художников, как Ван Гог и Гоген, бросить вызов канонам западной живописи.
Следы взаимопроникновения различных культур лучше всего хранят камни исторических памятников. Мне довелось побывать в трех десятках стран, повидать много чудес света, то есть выдающиеся сооружения различных эпох. И даже не являясь специалистом, а лишь опираясь на личные впечатления, я вновь и вновь убеждался, что древний мир был отнюдь не столь разобщенным, как это могло бы показаться современникам телевизоров и реактивных самолетов. Народы общались и обогащали друг друга гораздо больше, чем мы порой можем представить.
Будучи многоликим, он целостен — наш взаимосвязанный и взаимозависимый мир. И он был таковым еще задолго до ядерно-космического века.
Путевые заметки, собранные в этой книге, представляют собой впечатления очевидца. Они помогают ощутить атмосферу каждой страны, особенности ее быта и традиций, рассказывают о ее исторических памятниках. А камни прошлого, как говорил Рерих, это ступени, которые ведут в будущее. Думая над композицией книги, я решил начать с самых дальних краев к востоку от Москвы, а кончить самыми дальними на запад от нее, то есть расположить заметки в виде воображаемого кругосветного путешествия от Новой Зеландии до Перу.
НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ
Самая дальняя даль
Проснулся от странного, непривычного стука в окно. По стеклу били не капли, а струи дождя. Словно кто-то в упор поливал дом из брандспойта. После очередного землетрясения, как тут часто бывает, над Веллингтоном разбушевалось ненастье. По радио передали: «Скорость ветра в проливе Кука достигла 60 узлов. Не работают паромные переправы. Закрыт столичный аэропорт».
Итак, я в Новой Зеландии. В одной из самых далеких от нас точек на глобусе. Помню, как, живя в Лондоне, я показывал гостям из Москвы Гринвичский меридиан. Туристам там обычно поясняют, что если, мол, просверлить земной шар насквозь, то на противоположной стороне его, где люди как бы ходят вверх ногами, как раз и находится Новая Зеландия. Когда видишь эту страну на карте полушарий, может показаться, будто она расположена бок о бок с Австралией. Во всяком случае, немногим дальше, чем, скажем, Британские острова от Европейского материка. В действительности же перелететь из Сиднея в Веллингтон — все равно что попасть осенью из Крыма в Прибалтику.
В мартовские дни Сидней еще не ощущает прихода осени. Городские пляжи полны загорелыми людьми. Всюду торгуют арбузами. Через три часа полета Веллингтон встречает сплошной завесой дождя. Пронизывающий ветер рвет из рук, выворачивает наизнанку зонт. А температура уже не 28, а всего 10 градусов. Почему же такой резкий перепад? Прежде всего, Тасманово море — это не Ла-Манш, а две тысячи километров водного простора. К тому же новозеландская столица лежит на «гремящих сороковых широтах», известных своими штормами. Главное же — Веллингтон вырос как раз в том месте, где пролив Кука образует единственную узкую щель в горной цепи длиной около полутора тысяч километров, которая тянется через оба острова, составляющих Новую Зеландию. Поэтому свирепые южные ветры, что дуют из Антарктики, устремляются в этот узкий коридор, словно в открытую для сквозняка дверь.
Из туристического справочника явствует, что средняя температура осенних месяцев, то есть марта, апреля и мая, колеблется в Веллингтоне от 10 до 20 градусов. В городе бывает две тысячи солнечных часов в году. Путем несложного деления легко определить, что погода там, мягко говоря, не балует. Два месяца — лето, остальное — осень. Так определяют климат «продутого ветрами Веллингтона».
Но неожиданный контраст между двумя соседними странами, пожалуй, еще больше, чем в климате, проявляется в характере и образе жизни людей. Когда в Лондоне куранты Большого Бена бьют полдень, в Веллингтоне наступает полночь. Но эта самая далекая от Англии страна гораздо ближе к ней, чем другие бывшие британские владения «к востоку от Суэца». Во всяком случае, в Новой Зеландии чаще замечаешь английские черты, чем, скажем, в Австралии. На то есть свои причины. Австралия стала колонией как каторжное поселение. Во времена королевы Виктории далеко за моря принудительно отправляли возмутителей спокойствия. С Новой Зеландией дело обстояло иначе. Ее заселяли не ссыльные, а младшие отпрыски земельной аристократии, вынужденные искать счастье за морями. В Англии издавна существовало право первородства. Не только титул, но и семейное поместье доставалось лишь старшему сыну, а остальным нужно было самим заботиться о будущем: идти на государственную службу или поселяться в колониях.
