разрослись такие же нелепые туристские павильоны, какие видишь перед собором Святого Павла в Лондоне. Не гармонируют со средневековой готикой и модернистские фонари, выстроившиеся по периметру храма в двух метрах от его стен. Собор постоянно реставрируется. Мне удалось взобраться на леса и побеседовать с камнерезом, который непрерывно работает тут все послевоенные годы. Бомбы не пощадили собора Марии и Петра. Но нанесенные ими разрушения оказались легкими ранами по сравнению с современным недугом, который грозит памятнику старины полной гибелью. Заводской дым, выхлопные газы автомашин разрушают красоту готических фасадов. Приходится заменять то один, то другой участок поистине ювелирной каменной резьбы.
Уже вечером выехали из Кёльна в Бонн. По автобану катилась нескончаемая автомобильная река. А справа и слева, словно фантастический город инопланетян; на многие километры тянулись нефтехимические комплексы. Их башни и сложные переплетения труб были зачем-то подсвечены электрическими огнями. И оттого, что там не было ни единой живой души, в этой картине было что-то пугающее, неземное. Стоило зажмуриться, как перед глазами вставал силуэт Кёльнского собора. И вновь возвращалась неотвязная мысль: если средневековье могло оставить после себя столь впечатляющие памятники, что же передаст потомкам наш просвещенный век?
Вдоль Рейна и Мозеля
По словам жителей Бонна, выпавшая их городу роль столицы — это случайность или, во всяком случае, неожиданность. Бонн стал политическим центром Западной Германии, после того как были объединены американская, английская и французская зоны оккупации. Это искусственное образование — Тризония — было затем объявлено Федеративной Республикой.
Бонн — уютный университетский город с рыночной площадью, которую украшает изящная, словно со старинной гравюры, ратуша. Ее классический фасад выходит на площадь парадной лестницей и как бы воссоздает времена пудреных париков и кринолинов. Неподалеку, на Цветочной площади, которую садоводы по утрам превращают в пеструю клумбу, высится памятник Бетховену. Туристам показывают дом, где родился великий композитор, кварталы университетских зданий. Однако административный, столичный Бонн отнюдь не может похвастать какими-либо архитектурными памятниками. Порой кажется, что эти министерские кварталы проектировал не человек, а компьютер, который просто чертил горизонтали по числу этажей и делил их вертикалями на нужное количество окон. Выстроенные на прибрежном склоне, эти здания лучше смотрятся со стороны Рейна. Но с улицы, на которую порой выходят всего два или три этажа, они выглядят весьма заурядно.
Недавно выстроенная резиденция канцлера в отличие от старого дворца Шаумбург напоминает то ли военный бункер, то ли крематорий. Двухэтажное здание угольного цвета облицовано не камнем, а металлом и получило у местных жителей не слишком лестное прозвище «канцлерский гроб». По сравнению с бундестагом и резиденцией канцлера американское посольство выглядит куда более монументальным сооружением. Вообще, в окрестностях Бонна вырос целый американский городок со своими школами, церквами, кинозалами, магазинами. Американцы живут на тихих зеленых улочках неподалеку от Рейна, минутах в десяти езды от центра города.
Из Бонна мы поехали вдоль Рейна на юг, вверх по его течению. Вскоре за городом, справа и слева от реки, стали появляться холмы. Рейн здесь — рабочая транспортная магистраль. То и дело проплывают баржи с углем, пассажирские пароходики. Выше нашего шоссе по склонам холмов петляет железная дорога. Рейн показался не таким уж грязным, хотя и чистым назвать его было трудно. Но вот что достойно подражания: вдоль самой воды проложена пешеходная, а рядом — велосипедная дорожка. Никаких заборов, никаких свалок. Любуясь водной гладью, мы проехали от Бонна до Кобленца, то есть до того места, где Рейн принимает в себя воды Мозеля. На припудренных снегом горных склонах появились виноградники. Долина Рейна южнее Бонна становится районом виноделия. В Кобленце стоит французский гарнизон. Неправдоподобно молодые солдаты и сержанты разгуливают по местам, которые наверняка хорошо знакомы им по школьным учебникам истории. Ведь Рейн издавна был рубежом германо-французских войн. Взобрался на холм над тем местом, где Мозель сливается с Рейном. В конце XIX века там был построен павильон тяжеловесной тевтонской архитектуры. Германия тогда вышла победительницей в очередной войне с Францией, вернув себе Эльзас и Лотарингию. Оказывается, помпезный стиль гитлеровских мемориалов восходит к образцам, которые были типичны еще для прусского воинствующего шовинизма времен Бисмарка.
От Кобленца поехали вверх по Мозелю, более мутному, чем Рейн, но куда более живописному. Солнце едва пробивалось сквозь серебристую морозную мглу. Река отсвечивала холодным блеском. На противоположном берегу, словно театральные декорации, то и дело открывались взору старинные городки со шпилями готических церквей и средневековыми ратушами. А на горных склонах по обе стороны реки простирались сплошные виноградники. Весь ландшафт выглядел каким-то шерстистым. Он ощетинивался рядами бетонных кольев, между которыми вились рыжие пожухшие плети виноградных лоз. Труд многих поколений ушел на то, чтобы превратить эти склоны в прославленные виноградники. Он требовал не меньшей целеустремленности и упорства, чем труд камнерезов, создавших кружева готических соборов. Остановились перекусить в маленькой гостинице, совершенно безлюдной в эту зимнюю пору. Там нас замечательно накормили. А насчет напитков задали единственный вопрос: «Вам помягче или терпкого?» Само собой разумелось, что никто не спросит пива там, где производят прославленное белое мозельское вино.
Жаль было покидать эту живописную долину. Но за перевалом нас ждал Трир, который наряду с Кёльном считается древнейшим городом Германии. Его достопримечательность — Черный форт, словно обуглившаяся за двадцать минувших веков римская крепость. Трир действительно дышит стариной. Вымощенные брусчаткой улицы прихотливо изгибаются, петляют по холмам. Как и в других немецких городах, самое живописное место — рыночная площадь. Заботливо отреставрированы фасады бюргерских домов. Человечный, то есть не подавляющий пешехода, масштаб, заданный рыночной площадью, сохраняется и для окрестных улиц. Выстроенные на них новые здания, как правило, не поднимаются выше пяти-шести этажей.
Уже стемнело, когда мы тронулись из Трира в обратный путь. До Бонна было больше двухсот километров. Думал, что дорога займет часа три, а доехали всего за полтора: 160–180 километров в час — здесь обычная скорость для легковых автомобилей. Даже после того, как я познакомился с английскими хайвеями и с американскими фривеями, все-таки поражает безупречность покрытия немецких автобанов. Движущиеся в правой дорожке грузовики держат на этом бетоне скорость не меньше 120 километров в час. Автобаны не только рассекают собой страну. Они как бы отделяют от нее путешественника. Это все равно что лететь из города в город на самолете. Или почти то же самое.
Бавария: «Особый случай»
Второй раз я попал в ФРГ уже не зимой, а летом. И сделал все, чтобы, кроме Бонна, повидать такие еще незнакомые мне места, как Мюнхен и Гейдельберг. Интуиция меня не подвела. Мюнхен оказался буквально откровением. Его можно с таким же основанием назвать городом-музеем, как Санкт-Петербург или Эдинбург. Впрочем, если сравнение Эдинбурга с Санкт-Петербургом (присущая обоим этим городам атмосфера покинутой столицы) льстит шотландцам, то баварцев подобная параллель задевает. Мюнхен в их глазах — одна из европейских столиц, главный город самой крупной и единственной из составляющих ФРГ земель, которая существует в своих исторических границах со Средних веков.
Над баварцами посмеиваются за их фанатическую приверженность к автономии, за то, что они еще со времени объединения Германии и поныне не перестают повторять, что Бавария — это «особый случай». Но ведь эти черты имеют разительное сходство с психологией шотландцев! (Кстати, к немалому удивлению, узнал, что баварцев в свое время обратили в христианство странствующие монахи из Шотландии и
