похожее на огромный лист наждачной бумаги, на котором кто-то упражнялся в геометрии и рисовании, царапая гвоздем какие-то таинственные знаки. Никогда не забуду это плоскогорье, которое кто-то словно разровнял гигантским катком. Ведь Пампа-де-Наска покрыто как бы крупным щебнем.
За сорок минут полета я, признаться, натерпелся страху. Но впечатления стоили того. Всего раз в жизни доводилось мне подниматься в воздух в открытой кабине «кукурузника». Дело было в Китае, где меня прокатили, причем тоже над пустыней, советские геологи. Но тогда у меня были все основания доверять и нашему «У-2», и его пилоту. Здесь же, в Перу, дело обстояло далеко не так. У ветхого, перевязанного какими-то проволочками моноплана, кроме названия, с кондором было мало общего. Еще больше настораживал пилот, от которого за три шага несло спиртным. Это был молодой сероглазый блондин. Возможно, креол, какие часто встречаются в Латинской Америке. Но у меня шевельнулось опасение: не сын ли это какого-нибудь нацистского аса, бежавшего сюда от возмездия? Но деваться было некуда. Мы уже проехали 450 километров по Панамериканскому шоссе. К одиннадцати утра добрались до Пампа-де-Наска и уже заплатили за то, чтобы увидеть плоскогорье с воздуха.
Рядом с пилотом уселся тучный испанец. А мы разместились на заднем сиденье. Служащий авиакомпании помог нам застегнуть ремни, самолетик немощно затарахтел мотором, с трудом разбежался, попытался взлететь, но ударился об ухабистую полосу и наконец, надрывно гудя, оторвался от земли. Мы поминутно проваливались в воздушные ямы. Самолетик, словно норовистая лошадь, пытался вытряхнуть нас из кабины, я то и дело судорожно хватался за подлокотники. Крутой вираж, и вот уже под нами раскинулось буровато-серое неровное пространство. Река Рио-Инхеньо и ее притоки, стекающие с Анд, кое- где оставили здесь свои извилистые следы. В этих местах не бывает дождей. То, что выглядит как сухие русла ручьев, почти никогда не заполняется водой.
И вот среди этих извилистых морщин, оставленных временем на лице земли, я вдруг увидел идеально прямые линии, прочерченные от горизонта до горизонта. Они сходились, иногда пересекались. Как будто кто-то проводил урок геометрии на этой гигантской классной доске площадью 700 квадратных километров.
Иногда это были даже не линии, а полосы с расходящимися краями. Как будто темно-серая поверхность плато была просвечена лучом прожектора. Такими же светло-серыми на темно-сером фоне выглядели прямоугольные площадки. Другие светлые фигуры имели форму трапеции. Причем их расходящиеся края, похожие на оперение стрелы, заканчивались идеально прямой полосой, уходящей вдаль, к горизонту. Было полное впечатление, что мы пролетали над современным аэродромом. А может быть, космодромом? Стоило подумать об этом, как загадочные геометрические фигуры на земле обретали какой-то смысл, какое-то объяснение.
— А теперь я вам покажу рисунки! — крикнул, повернувшись к нам, летчик. — Каждый рисунок буду показывать концом крыла. Сначала правого, а потом левого. Так что всем будет удобно фотографировать…
Летчик положил самолет в вираж. Мы летели теперь, подняв одно крыло к небу, а другое круто накренив к земле. Сосед навалился на меня всем весом. Испанца начало тошнить. А я мысленно клял себя за непростительное легкомыслие. И тут ушедшая куда-то в пятки душа вдруг затрепетала от восторга. Рядом с концом обращенного к земле крыла я отчетливо увидел слегка стилизованную, но вполне реалистическую фигуру кита, Описав концом крыла кольцо вокруг нее, летчик выровнял самолет и затем тут же завалил его в обратный вираж. Теперь уже я лежал на соседе, вцепившись руками в пристяжные ремни. Каким наслаждением после всего этого было несколько минут лететь по прямой. Но летчик снова ввел самолет в вираж и, повернувшись к нам, сказал:
— А теперь смотрите, внизу — обезьяна. Обратите внимание на ее хвост. Посередине спирали почти всегда крутят песчаные смерчи…
И прежде чем я успел сообразить что-то, под концом крыла словно по волшебству появилась фигура обезьяны. Она была стилизована значительно больше. На одной из ее верхних конечностей было пять пальцев, на другой — четыре. А гигантский хвост был закручен геометрически правильной спиралью. Впечатлений было так много, что все проходило перед глазами как бы сквозь сон. Был кондор с вытянутым вперед клювом, с распластанными крыльями и лапами, с широким хвостом. Была птичка колибри, нарисованная на плоской вершине холма. Был гигантский зловещий тарантул: четыре лапы вперед и четыре назад.
Летчик опять обернулся к нам и, пугая полным невниманием к рычагам управления, прокричал:
— А теперь внизу — астронавт!
На темно-бурой поверхности скалы, поднимавшейся над плоской равниной, четко виднелся человечек, словно одетый в скафандр для космических полетов. Самолет снова лег в вираж. Нас опять прижало к креслам.
Крылья вздрагивали от воздушных ям. А летчик, вместо того чтобы следить за уровнем крена, то и дело оборачивался и пытался что-то по-английски объяснять нам.
— Да-да, вижу! Да, понимаю! — торопливо кричал я в надежде, что летчик побыстрее выровняет самолет.
Лишь вечером, придя в себя от переизбытка впечатлений, удалось как-то систематизировать увиденное. Загадочные изображения на плато Наска можно разделить на три категории. Во-первых, это линии, которые, словно по линейке, прочерчивают пампу из конца в конец. Они пересекают высохшие речные русла, взбираются по склонам холмов и снова спускаются с них. И ни одно природное препятствие не может заставить их отклониться в сторону. На Пампа-де-Наска прочерчено 13 тысяч таких идеально прямых линий.
Ко второй категории изображений можно отнести различные геометрические фигуры. Это прямоугольники, трапеции, спирали. Это четырехугольные светлые площадки, прозванные «футбольными полями». Это длинные светлые ленты, боковые стороны которых расходятся под небольшим углом. Две такие вытянутые трапеции длиной по 800 метров пересекают друг друга крест-накрест. Такие фигуры внешне очень напоминают взлетные полосы. Впрочем, они вряд ли могли бы отвечать такому назначению. Подслоем щебня находится зыбкий, ненадежный грунт.
Наконец, третья категория — это рисунки. Отчетливее всего они видны в долине пересохшей реки Рио-Инхеньо. Примечательно, что создатели рисунков отдали явное предпочтение птицам. Их тут можно насчитать восемнадцать. Среди них — хорошо знакомые жителям побережья кондор и зобатый морской ястреб. Но есть здесь и изображение колибри, которая водится лишь в тропических лесах по другую сторону Анд. Есть среди рисунков и существа явно фантастические. Такова птица с непомерно длинной шеей, которая извивается зигзагами, словно ползущая змея.
Сказанное о птицах можно отнести и к животным. Кит-косатка, как и зобатый ястреб, был объектом поклонения у местных жителей. Игуана, тарантул — это существа, с которыми они повседневно сталкивались в жизни. Но вот обезьяна, как и крокодил, которому Панамериканское шоссе отсекло хвост, обитает только далеко за горами. Изображения людей встречаются реже и значительно больше стилизованы. Фигура, изображенная на скале, напоминает человека, одетого в скафандр. Не так давно перуанские летчики обнаружили в верховьях реки Рио-Инхеньо рисунки птицеголовых людей. Среди них был, в частности, 33-метровый человек с головой совы.
После посадки, возвращаясь на автомашине в Лиму, мы остановились у стальной башни, возведенной неподалеку от шоссе. Когда поднимешься на нее, видишь две фигуры: одна из них называется «Руки», а другая — «Дерево». Но, пожалуй, даже больше, чем эти фигуры, поражают три совершенно прямые линии, уходящие к горизонту, а также трапеция, обращенная к башне своим расширяющимся основанием. А если посмотреть в сторону шоссе, угадываешь контуры крокодила, хвост которому отсекли строители дороги. Здесь, у башни, удалось походить возле рисунков, что называется, потрогать их рукой. И оставалось лишь удивляться тому, что эти колотые камни как бы спеклись с окружающим их песком. Нога в них совершенно не вязнет, и ветер гонит пыль где-то поверху.
Каждый рисунок выполнен одной непрерывной линией. Сделав множество поворотов, она заканчивается там же, где началась. На примере крокодила хорошо видно, как трудно было создавать эти рисунки. Ведь кривые представляют собой сопряженные дуги. Чтобы вычертить такую кривую, в почву забивали колышек, привязывали к нему веревку нужной длины и проводили по земле дугу. Когда фигура была готова, колышки выдергивали, места их отмечали камнями. Исследовав один из таких колышков
