Ганка давно знала Василька.
Детьми они вместе пасли стадо. Позднее, когда Ганка уже стала помогать матери в хозяйстве и бегала за водой, у колодца ее всегда встречал Василек, брал у нее ведерко, зачерпывал воды и нес до самой хаты. А Ганка шла рядом, и они разговаривали всю дорогу, смеясь так звонко, что соседки выглядывали из-за заборов.
И если всей деревней работали в имении, на барщине, то Василек всегда помогал девушке. А когда все возвращались с работы, он просил ее что-нибудь спеть. Ганка пела, а юноша, не отрываясь, пламенно смотрел на нее.
И девушке было хорошо с веселым и ловким Васильком. С ним ей было веселее итти на работу. Матери его она кланялась ниже, чем другим женщинам. А когда Ганка долго его не видела, то она грустно смотрела на дорогу, и голубые глаза ее наполнялись слезами. И на сердце у нее было так печально, что не мил ей становился божий свет.
Да, могущественная сила, которую и в деревнях и в барских гостиных люди одинаково называют любовью, властно притягивала друг к другу этих чистых и полных сил детей природы.
Однажды, — Ганке в то время было лет четырнадцать, тогда еще водился хлеб в хате Гарвара, — пропала у Гарваров овечка, и Ганку послали ее искать. Девушка долго бродила по полю, и солнышко уже стало садиться, как вдруг встретился ей Василек. Они отправились на поиски вместе. Наконец, далеко от деревни, они нашли овечку и, погоняя ее перед собой, медленно направились к дому. Вечер был ясный, — один из последних летних вечеров. Березовый гай шумел. Где-то далеко парни играли на сурмах. И так хорошо и вместе с тем грустно было на божьем свете!.. Волнение охватило Ганку и Василька… Шли они молча.
— Ганка, — сказал, наконец, Василек, подняв голову и взглянув на девушку, — до тебя, никто еще сватов не засылал?
— А кто ж бы мог засылать? — зарумянившись, прошептала в ответ Ганка. — Нет, никто не засылал.
— А если бы кто-нибудь заслал до тебя сватов? — спросил Василек, то глядя на девушку, то опуская, глаза.
— Ну, так что ж! Попросила бы мамулю, чтобы не принимала.
— А почему ты просила бы мамулю, чтобы не принимала?
Девушка ничего не ответила, потупившись.
— А если бы я заслал до тебя сватов? — снова спросил Василек.
— Что тут говорить, — шепнула она, вся вспыхнув.
— А если бы заслал? — допытывался юноша. — Что бы ты сказала, или тоже просила бы мамулю, чтобы не принимала?
— Просила бы, чтобы приняла, — ответила Ганка и закрыла лицо руками.
Они стояли на опушке березовой рощи.
Ласково шумел ветер.
Грустно звучали сурмы.
Небо было ясное. Василек, счастливый и влюбленный, смущаясь, обнял и впервые горячо поцеловал Ганку.
Они очень любили друг друга. Родители знали об этом и радовались любви детей. Но не на что было справить свадьбу, и ее отложили до лучших дней. Ганка и Василек не жаловались на это, им было хорошо работать вместе, любить друг друга и мечтать.
Мечтать!.. Странное слово, когда говоришь о мужиках. Разве мужики мечтают? О да, пока они еще молоды и не измучены жизнью, полной тяжкого труда, пока они не заглушили в себе человеческих чувств водкой, потоками льющейся с господских винокурен, — и мужики мечтают.
Да, Ганка и Василек мечтали о будущем. Не раз в праздничные дни, сидя на пороге хаты, они разговаривали между собой о том, как они поженятся, как будет у них собственная хатка, чистая, белая. Отец даст Ганке корову, мать — полный сундук красивых юбок и белых, расшитых красным рубах. Ганка начнет старательно хозяйничать в своей хате, Василек будет прилежно работать, чтобы ей было легче, и никогда, никогда в жизни он водки в рот не возьмет. На стенах хаты они повесят образки святых, перед домом посеют ноготки и красивые маки, а как сильно и горячо будут они любить друг друга! Да и может ли быть иначе, если им всегда так хорошо вдвоем?
Так они мечтали. Время шло, наступал вечер… Поднявшийся месяц освещал их светловолосые головы, а они все сидели на пороге хаты, держась за руки, смотря друг другу в глаза и беседуя сердечно и простодушно.
Как-то раз, проходя мимо панского имения, Василек, указывая Ганке на белый и чистый дом, промолвил:
— Как там, должно быть, красиво, Ганка!
Девушка ответила:
— Если бы я была большой госпожой, вышла бы я за тебя замуж, и стали бы мы жить вместе в этом красивом доме.
— Нам, беднякам, хорошо будет и в нашей хатке, только бы мы поженились, — возразил юноша.
И оба без зависти посмотрели на богатое панское имение.
Прошла зима, и начался страшный голод.
В хатах у Василия и Ганки не стало уж и ячменного хлеба.
Лица молодых людей сильно побледнели, ввалились глаза юноши, и погас живой блеск девичьих очей. Страшный опустошительный голод терзал их груди, чернил лица и гасил блеск глаз. Но они не жаловались, работали, как могли, только теперь Василек редко смеялся, а Ганка перестала петь песни. Но любили они друг друга еще сильней.
Наступила весна, уж не стало и отрубей. В имении давали по гарнцу ржи на неделю, но трудно было прожить этим целых семь долгих дней. Ведь в хате у Ганки было трое взрослых и трое детей, у Василька — пятеро взрослых и двое детей.
Лицо юноши побледнело еще больше, еще сильнее запали его глаза. И очи Ганки с каждым днем теряли свой живой блеск. Ее высокая и статная фигура согнулась, возле рта появилось выражение горечи. Но юноша был силен и вынослив. Побледневший, с запавшими глазами, он продолжал работать и в имении и дома. А когда он бывал вместе с любимой, то, заглушая терзания голода, улыбался девушке. Ганка слабела с каждым днем. Часто, когда она проходила по деревне, в глазах у нее темнело, она шаталась, и грудь ей, точно железным обручем, сжимала боль.
И вот вам мужицкие надежды и мечты! Двое людей любят друг друга, мечтают, ждут счастья, но приходит голод — и душит и убивает.
А в это время у помещика и его жены было много забот. В апреле большим праздником должна была ознаменоваться годовщина их свадьбы. В доме уже убирали комнаты, а для пани из далеких краев присылались прелестные платья. В оранжереях имения расцветали душистые нарциссы и фиалки. Пан, ожидая праздника, читал книги, пани играла на фортепьяно. Но ни книги, ни звуки музыки ничего не говорили им о чужой беде, что была рядом, о муках Василька и Ганки, о их побледневших лицах и погибающих надеждах.
Вот вам два мира!
Теплый апрель сменил зиму. Пел жаворонок и давно уже цвели подснежники. Но среди моря людского несчастья и нужды никто не слушал щебета весенних птиц. И ни одна девушка не украшала волос своих весенними цветами.
В один из апрельских вечеров Ганка сидела на пороге хаты. Ее волосы золотились в лучах заходящего солнца. Она сидела, подперев голову исхудавшей рукой. И на бледном изможденном лице ее застыло выражение грусти и бесконечного страдания. Мать и отец работали на барщине. Один ребенок сидел с кошкой под лавкой, другой стонал, корчась на припечке, а самый маленький, опухший и больной, спал в люльке сном, близким к смерти.
Долго сидела Ганка молча, задумавшись. Солнце уж было совсем низко, когда из-за изгороди появился Василек, медленно приблизился к девушке и, не говоря ни слова, сел рядом.
Ганка смотрела на милого, и слезы застилали ей глаза. Он склонил голову на руки, и так они молча
