денег не шлет.
В самом деле, Эльжбета только первые несколько месяцев посылала Вежбовой обещанные деньги и письма на серой бумаге, написанные кем-то по ее просьбе, так как она не умела писать. В письмах она осведомлялась о Марцысе: жива ли и здорова, хорошо ли себя ведет. Потом деньги и письма приходили все реже, а на втором году жизни Марцыси у Вежбовой и вовсе перестали приходить.
— Либо померла, либо совсем уже спилась, — говорила Вежбова Марцысе. — А вернее всего — и то и другое. Допилась до белой горячки и померла где-нибудь под забором или в корчме под столом.
Такие безжалостные предположения насчет матери как будто и мало трогали Марцысю. Со дня ухода Владка она стала еще молчаливее, тише и покорнее. Работала, ни с кем не разговаривая. Когда речь заходила об исчезновении матери, лицо ее не становилось печальнее. И только в те дни, когда Вежбова особенно усердно распространялась об этом, Марцыся, укладываясь спать на своем обычном месте — на сеннике под печкой, громко вздыхала. Вспоминались ли ей те редкие вечера, когда мать брала ее на руки, укладывала на свою убогую постель и, сев подле нее, убаюкивала песнями и сказками, штопая свои лохмотья? Казалось, чем дальше в прошлое отодвигался день разлуки с матерью, тем сильнее Марцыся, лишившись не только матери, но и неизменного товарища своего детства, чувствовала свое одиночество и сиротство, тем чаше вспоминала мать и тем светлее и привлекательнее становился в памяти ее образ. Какие мечты и думы будило в голове девочки воспоминание о ее кроткой и печальной улыбке, о почти всегда потупленных глазах, какая боль и тоска сжимали при этом ее сердце, — трудно было угадать другим, да и сама Марцыся не сумела бы рассказать об этом. Но иногда, когда ни в хате, ни вблизи ее не было никого и глубокую тишину нарушал только отдаленный шум города да изредка чириканье воробьев под стрехой, когда в глубине оврага шелестели старые ивы, а за оврагом, в золотившихся полях, слышался по временам протяжный крик пахаря или смех веселой жницы, — одинокая девочка, сидя на рыхлой земле в огороде и вырывая из грядки колючие сорняки, поднимала голову и, печальным, тусклым взглядом следя за гулявшим по крыше голубем, заводила одну из незабытых еще песен, которые певала ее мать:
Она нагибалась еще ниже к грядке, полола быстрее и старательнее, но проходил час-другой, и снова опускались руки, снова заглядывалась она на голубя и напевала:
Нет, слез Марцыся не лила. Терпеливая, тихая и замкнутая, она сторонилась шумливых и веселых ровесниц, а, встречая мальчишек, всегда допытывалась, не видали ли Владка. В первое время Владек довольно часто навещал ее.
Он пришел в первое же воскресенье после своего ухода. Марцыся увидела его еще издали и бросилась к нему навстречу, как шальная.
— Старухи нет? — спросил Владек.
— Нет, нет! В костел ушла.
— Это хорошо. Посидим с тобой здесь.
Он сел на скате холма, по которому шла тропка в предместье, и, выставив на солнце свои новые ботинки, чтобы они ярче блестели, начал рассказывать Марцысе все, что видел и слышал за эту неделю.
— Те золотые окна, на которые ты всегда глаза пялила, называются зеркала, — говорил он. — Они такие большие, что в них видишь себя с ног до головы… А тот большущий стол, на котором катают костяные шары, это — бильярд.
— А для чего он, этот бильярд? — спросила Марцыся.
Он стал объяснять ей, в чем состоит игра, хотя и сам еще не очень-то разбирался в ней. Одно он знал: кто умеет ловко подгонять палкой эти шары, может выиграть много денег.
— Я присмотрюсь и научусь. А тогда выиграю кучу денег и буду богат.
— Дядя не позволит тебе портить стол, — возразила Марцыся.
— А я и просить не стану! На Низкой улице есть одно такое заведение, где играют все, кто хочет. И Франек там играет, он уже научился… Счастливец этот Франек! Везде он поспевает раньше меня… Правда, он и старше, да и отец его у панов служит и лучше его воспитывал, чем эта старая ведьма меня…
— А если бы ты знала, — продолжал Владек, — как в тех красных креслах удобно сидеть!.. Мягко! Вчера, когда гости разошлись, я сел в кресло и выспался, как на кровати.
По всему видно было, что Владек доволен новой жизнью и полон неясных, но пылких надежд и желаний. Придя к Марцысе в следующий раз — через несколько недель, — он, занятый своими мыслями, сказал девочке:
— Добиваются же люди… добьюсь и я! Я уже умею ловко подавать гостям мороженое и шоколад, и дядя скоро переведет меня в маркеры.
— А что это — маркер?
— Маркер — это тот мальчик, что стоит у бильярда и считает, сколько кто проиграл и выиграл. И я буду стоять и присматриваться, как играют, пока не научусь.
Он жаловался только на дядину жену: она его часто бранит, заставляет нянчить ее крикливых детей, а к чаю дает хлеб без масла.
— Ну, да это пустяки. Все-таки житье райское, если сравнить с тем, как я раньше жил. И еда хорошая, и сплю на хорошей постели, и помаленьку учусь, как в люди выходят. Ты бы рот разинула, если бы слышала, о чем наши посетители толкуют между собой! Ничего бы ты не поняла. И я сперва не понимал. Ну, угадай, о чем они больше всего говорят?
— О чем же?
— О деньгах! — ответил Владек с важностью. — Да, да, на деньгах свет стоит! У кого нет ни гроша, тот ни гроша не стоит. А у кого денежки есть — гуляй, душа! Все будешь иметь за деньги: и сапоги, и пиджак, и жратву, и всякие удовольствия.
Он встал, выпрямился и, указывая пальцем на белый дом садовника у самой реки, на краю города, сказал:
— Вот если бы стать таким богатым, как садовник! Франек нанялся к нему огород копать. Он говорит, что садовник хранит свои деньги в сундуке на чердаке.
Марцыся не дала ему договорить.
— Гляди! Гляди, Владек! — воскликнула она, указывая пальцем на что-то в воздухе.
Это Любусь возвращался домой издалека. Он камнем упал вниз и уселся на плече Марцыси. А она взяла его в руки и протянула Владку.
— Какой он ласковый, — сказала она. — Знаешь, он повсюду за мной летает.
Но мальчик не обращал внимания ни на нее, ни на голубя. Его горящие глаза под желтыми бровями были прикованы к городским домам, словно он искал чего-то там, среди них, и беглая усмешка по временам мелькала на его губах.
— Ну, адью! — крикнул он неожиданно и, даже не посмотрев на Марцысю, сидевшую с голубем в руках, побежал по направлению к городу.
Прошла осень, зима. Владек приходил все реже.
