невыразимой радости и нежности. Бросив лопату, она побежала вглубь сада, где меж деревьями мелькнули две фигуры.
— Владек! — крикнула она и, запыхавшись, остановилась перед другом своего детства, которого уже с год не видела. Владка едва можно было узнать. Он вырос, возмужал, на нем был черный костюм, который казался Марцысе необыкновенно шикарным. Она стояла и смотрела ему в лицо сияющими и вместе робкими глазами. А он дружелюбно улыбался ей — видно было, что и он рад встрече.
— Здорово, Марцыся! — сказал он. И, окинув ее взглядом, добавил: — Эге, какая ты стала красивая!
Она залилась жарким румянцем от золотых прядок на лбу до ворота холщовой рубашки.
— Владек! — сказала она тихо, с расстановкой. — А ты-то какой стал… настоящий панич!
— Вот видишь! — подхватил он с гордостью. — Кто за счастьем гонится, тот иной раз и догонит его. Не таким еще буду паничом.
Он придвинулся к ней ближе и заговорил шепотом:
— Давно мы не виделись с тобой, Марцыся! Пригожая ты стала девчонка, ей-богу! А добрая и ласковая ко мне ты всегда была. Что правда то правда! Как пойдешь домой с работы, подожди меня у моста. Я тебя там встречу и провожу до дома. Хорошо?
— Подожду, — ответила она так же тихо.
— А теперь иди работай. Мне надо тут с Франком потолковать об одном важном деле, и я не хочу, чтобы меня тут увидели, когда будут тебя искать.
Марцыся отошла и смотрела издали, как оба парня, прячась за деревьями и высоким забором, совещались о чем-то с таинственным видом, оживленно жестикулируя. Казалось, они о чем-то уговариваются. Потом Владек пробежал мимо забора недалеко от гряд, где стояла Марцыся. Он был весел, глаза у него блестели. Он что-то насвистывал, а увидев Марцысю, скорчил потешную гримасу и подскочил к ней, совсем как бывало, когда они вдвоем шатались по улицам и он старался ее рассмешить.
На закате Марцыся долго стояла на мосту и, облокотясь на перила, смотрела вдаль. Небо заволоклось тучами, внизу шумно пенилась широко разлившаяся река. Мимо проходили люди и говорили, что завтра, наверное, мост разберут, потому что вода в реке все прибывает. А Марцыся ничего не слышала: стояла, глядела и ждала. Надвинулись сумерки. Проходивший мимо мужчина остановился, подошел ближе и пытался заглянуть ей в лицо. Она торопливо отвернулась и побежала домой.
Бежала в гору и все еще оглядывалась назад.
— Ой, боже мой, боже! — бормотала она про себя. — Не пришел! Не пришел! Так и не пришел!
Уже у самой вершины холма ей загородил дорогу какой-то мужчина и обнял ее за талию.
Марцыся, вырываясь, вскрикнула:
— Пустите! Чего вам от меня надо? Пустите!
— Ну, нет! — возразил сын садовника. — Теперь не отпущу! Уж больно ты мне нравишься!
Он не договорил: чья-то сильная рука ухватила его за шиворот и отшвырнула далеко.
— Владек! — ахнула Марцыся.
— Тише, не кричи! Пойдем!
Он взял ее за руку и повел к оврагу. Через минуту оба скрылись в его глубине.
А сын садовника тихонько постучал в освещенное окно:
— Я к вам по делу, пани Вежбова!
— Пожалуйте, войдите, — отозвалась она.
Он вошел, сел на лавку подле старухи, и они долго и таинственно о чем-то шептались. Раз-другой парень даже поцеловал у нее руку. Просил о чем-то, что-то обещал… А Вежбова, лукаво и снисходительно усмехаясь, только головой кивала, а порой делала вид, что сердится, и грозила ему пальцем…
В это время в овраге под ивами, в густом мраке, в котором только тускло поблескивал пруд, Марцыся и Владек разговаривали вполголоса.
— Что-то франт этот, Антек, очень к тебе приставать начал!
— Да, пристает, — подтвердила Марцыся.
— Ну, а ты что? — торопливо спросил Владек.
— На кой черт он мне! — сказала она запальчиво. — Пропади он пропадом!
Она хотела еще что-то добавить, но Владек, перебив ее, заговорил гневно и возбужденно:
— Боже тебя сохрани когда-нибудь ему поддаться! Если он еще раз тебя на дороге подстережет, кричи благим матом и бей его! Бей кулаками! Молоти, сколько сил хватит. Глаза ему выцарапай! Ты не смей никого из хлопцев слушать! Ты моя, слышишь?
Он одной рукой обнял ее за плечи.
— Ты моя! — повторил он. — Ничего, что я к тебе редко ходил и почти год с тобой не виделся: времени не было. Мне о себе подумать надо, о будущем. Но ты у меня всегда перед глазами… как сестра… Бывало, спать лягу и глаза закрою, а вижу тебя перед собой, как живую. Иной раз злишься на весь свет, на людей и свою злую долю… и вдруг как будто слышу, что ты у меня над ухом песенки свои поешь… и сразу полегчает. А сегодня, когда я увидел, как ты выросла и какая стала красивая, — ну, словно господь бог мне кусочек неба открыл! Ты Антека слушать не смей! И никого! Ты моя!
Он крепко прижал ее к себе, поцеловал в лоб и в губы. Девушка молчала, как немая, и только обвила его шею обеими руками и прильнула щекой к его щеке.
— Ну, вот видишь! — шепнул Владек. — Мы с тобой так давно знаем друг друга… так давно…
— Ой, давно… И теперь — на всю жизнь… — медленно сказала Марцыся.
— А помнишь, как ты когда-то в пруду тонула, а я тебя из воды вытаскивал и сажал на дерево, чтобы ты обсохла?
Оба засмеялись.
— Помнишь, как мы здесь под деревьями вдвоем ночевали… и ты мне сказки сказывала? А что, мать не воротилась?
— Нет. Спилась, должно быть, и под забором померла.
Мальчик тряхнул головой.
— Сироты мы с тобой оба… без отца, без матери. Я-то не пропаду, а вот ты…
— А я с тобой буду, — промолвила Марцыся.
Обнимавшая ее рука Владка соскользнула вниз. Он выпрямился и словно застыл в напряженной позе.
— Ах, со мной! — повторил он с какой-то мрачной иронией.
Долго оба сидели молча. Марцыся заговорила первая:
— Владек! Отчего ты вдруг… какой-то другой стал? Он ответил не сразу.
— Понимаешь… Так всегда бывает… Пока страшное еще далеко, человек о нем не думает. А когда уже близко… тогда тревожишься, жуть берет. Утром сегодня мне весело было, как в раю, а сейчас… Ох, хочется, чтобы это еще за горами было!
— Что? О чем ты? — спросила Марцыся.
— Незачем тебе знать, — резко оборвал ее Владек. — Молчи и не спрашивай… Если удастся, приду сюда, заберу тебя и уедем с тобой на край света. А сорвется — ну, тогда только ты меня и видела. Да… Или пан, или пропал! Не стану я больше счастья дожидаться, пойду и сам его возьму! А если оно не дастся — кончено! Бух в беду черную, как камень в воду!
Марцыся, остолбенев от удивления, слушала эти отрывистые слова и ничего не понимала. Но, видно, сердце у нее защемило от неясной тревоги, она снова закинула Владку руки на шею и пыталась в темноте всмотреться в его лицо. Она приметила, что лицо это словно застыло, а опущенные глаза неотрывно смотрят в воду, и, уколотая внезапным воспоминанием, прошептала:
— Помнишь, когда мы были маленькие, ты жаловался мне раз, что мать твоя померла, а отец тебя бросил и у тетки тебе очень худо? Ты тогда совсем так, как сейчас, смотрел на воду!
— Лучше бы я тогда утопился! — вымолвил Владек глухо.
— Ой, что ты, Владек! — вскрикнула девушка.
— Тсс, не шуми! Хотел бы я, чтобы до завтрашнего утра везде было тихо, как на кладбище… И чтобы все люди спали как убитые… Я тебе плакался на свое сиротство, и на теткины побои, и на голод и холод, и в воду глядел, а ты… ты меня жалела тогда… А ведь и ты сирота… Крыжовник мне в утешение приносила, и
