уже землю носом рою, никаких концов. Ну, есть у нас гопота, но не могли они такое сделать. Это внешние.
Последнее слово Масленников произнес, понизив голос.
– Но тогда им кто-то из наших помогает, – предположил Богданов.
– Кто?
– Отщепенцы. Дегенераты. Из тех, кто побывал снаружи и хотят вольницы. Воруй-убивай… Заметь, пока мы строились, они сидели тихо. А только началась мирная жизнь, вылезли, как тараканы из щелей. Это в Убежище все были как на ладони; особо не забалуешь, да и уходить некуда. А теперь все дерьмо всплывает. Пора закручивать гайки.
– Вот-вот, – согласился опер. – Мой человек в диаспоре говорит, что и там какие-то шевеления. Молодняк бурлит, мол, вся власть у русских. Зачем мы этих джигитов вообще с собой привезли? Надо было дать им долю продуктов, и пусть бы ехали куда хотят. Хоть на историческую родину. Не взяли же мы с собой СПИДоносцев.
Об этом вспоминать не любили. Но в тот момент решили, что не могут позволить себе рисковать. Было не до толерантности.
– Да ты расист, – заметил Богданов.
– Жить в России – быть расистом.
– Щас. Мало у тебя имперского мышления. У нас в каждом половинка от татарина и четверть от монгола.
– Даже в тебе? Вова, не начинай свою долбанную заумь. Меня больше волнует, что один из наших сносится с кем-то снаружи.
– В какой позиции?
– Я ж серьезно. Я еще даже Борисычу не говорил. Возле котельной аккуратно перерезана колючка. Вчера заметили. Проверили с собакой, след берет до железной дороги. Вот и думай.
– Мало ли. Человек мог тайком за хабаром отправиться. На дрезине. Секрет выставили?
– Две ночи ждем.
– Майору лучше доложи. Сам ведь узнает. А еще ставь на ночь у электростанции, у продсклада и склада ГСМ по два человека. Сколько раз говорил, одного часового снимут, даже не пикнет.
– А двух не снимут?
– Снимут. Но с шумом. Если только против нас не… Ага! – Богданов расплылся в улыбке, глядя куда-то через плечо собеседнику. – Вот и наша Маша.
Мария Чернышева, начальник службы санитарии и по совместительству его любимая, шла по доскам тротуара, стараясь не запачкать сапожки в жидкой грязи.
– Здравствуй, солнышко, – приветствовал ее Владимир.
Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его. В противоположность фамилии, она была такой же светловолосой, как он, с прической в стиле «французский выщип», в не совсем облегающих, но и не мешковатых джинсах – тот максимум элегантности, который женщина могла себе позволить в новом мире.
– Говорят, вы мне тут работку подкинули? – спросила она, с завистью косясь на сигарету в руке Петра. Владимир ей дымить запрещал.
– Да принесла нелегкая одного робинзона. Проверь его по всей схеме, а потом промаринуй в карантине пару недель. Тебе же нужен был человек, чтоб на территории порядок навести? Потом найдем ему работу. А вообще, со следующего месяца ты будешь заниматься детишками. То бишь педиатрией.
Естественно, это было не пожелание, а приказ.
– Пора кончать с приемом этих бродяг, – сказал бывший следователь, когда Маша, насвистывая, скрылась в здании.
– Предлагаешь выкидывать пинком под зад?
– Нет. Решать проблему окончательно. Иначе могут осесть рядом и промышлять воровством, а то и в банду сбиться. Был же случай.
– Помню. Этих гадов так всех и не поймали. Но, может, не надо так радикально? Как тебе плакаты на дорогах? – предложил Богданов. – «Путник, тебя здесь не ждут. Поверни назад и катись к едреной матери. Продолжишь идти в этом направлении – снайпер стреляет без предупреждения».
– Может вызвать обратный эффект, – пробормотал Масленников, затаптывая окурок. – А еще я бы прислушался к тому, что Олег говорит про минное поле.
– Видишь ли, мины – это, конечно, полезно. Но ты разве забыл, что майор сказал? Про свежую кровь?
Петр тактично промолчал. Пополнение генофонда общины его, похоже, мало тревожило. Может, потому, что у него с молодой женой, забеременевшей еще в Убежище, уже был ребенок. А у Владимира с Машей, которым все недосуг было формально закрепить отношения, после полугода совместной жизни – не было. Такая же картина была у каждой третьей пары. И хотя медицинское оборудование поисковики доставляли часто – от зубоврачебного до гинекологического, искусственное оплодотворение было за пределами их возможностей.
Пока что демография не была центральной проблемой. И все же Демьянов говорил, что каждая семья за пять лет должна родить двоих. Просто потому, что мало кто из уцелевших сохранит репродуктивное здоровье после тридцати и мало кто доживет до шестидесяти. Им надо было уже думать о смене.
Иначе, если население упадет ниже планки в пару тысяч человек, не будет никакого разделения труда, а только натуральное хозяйство. Раз картошка, два картошка… И никакой механизации. Хоть Владимир и не хотел обрастать сопливыми оболтусами, но деваться было некуда.
Богданов и сам понимал, что пока их так мало, поддерживать уровень промышленной цивилизации будет трудно. Там, где каждый пашет от зари до зари, трудно содержать специалистов. Пока у общины был «жирок» в виде обученных при старом мире технарей, но молодых среди них было немного.
А новых учить – тут нужны и наставники, и время.
По поводу учебной программы для молодой поросли они в Совете выдержали серьезный спор. Все, включая самого Богданова, стояли за что-то вроде рабфаков и ликбезов с упором на практические навыки… Все остальное, что составляло багаж знаний «цивилизованного человека» – мол, по минимуму, или факультативно. Обойдутся, мол, без теоретической физики и того же английского…
Но внезапно они столкнулись с противодействием майора. Тот, хоть никогда не был фанатом науки, сказал, что при наличии времени и специалистов – давать курс средней школы надо в довоенном объеме. Это мол, займет молодежь и не даст тем, кто хоть что-то знает, эти знания растерять.
В конце концов, сошлись на компромиссном варианте.
Нашли среди укрываемых директрису какой-то элитной гимназии. По наблюдениям Богданова, она была стервой, каких мало, но дело свое знала. Она и возглавила первое в новом мире учебное заведение. Штат подобрали довольно быстро. В свободное время сам майор захаживал в школу прочитать лекцию-другую по ОБЖ. Да и Богданов несколько раз просвещал детишек по интересным вопросам довоенной геополитики.
Круглолицая, среднего роста, в каноны красоты она немного не укладывалась – но это картину не портило. Под шапочкой волосы у нее оказались светлые, а взгляд близко посаженных карих глаз был проницательным.
– Привет-привет. Я Маша.
– Здравствуйте.
На вид ей было лет двадцать пять. Она была симпатичной, но он предпочел бы, чтоб его осматривал кто-нибудь другой. Просто она заставила его вспомнить о том, о чем он уже начал забывать.
О том, что в его жизни до войны не хватало чего-то важного. Он ведь и тогда был один, как пес. Странно, но дремавшую память разбудила не она, а еще та, чья речь – живая или записанная на пленку – была передана по радиоволнам мертвого эфира. Если бы из приемника зазвучал мужской голос, он вряд ли пришел бы в этот город.
За неполный год скитаний это практически не тревожило Данилова. Когда все силы идут на то, чтобы остаться в живых, все ненужное отсекается, так устроена психика и физиология. В первые дни и недели было слишком страшно, а потом, когда ад стал родным домом, стало слишком голодно.
