VIII
После разгрома восстания Элиза Ожешко оставила конфискованный Людвинов и переехала (1864) в разоренное отцовское имение, расположенное возле Мильковщизны, на берегу Немана, в сорока двух километрах от Гродно.
Началось одинокое деревенское существование, наполненное материальными заботами и подвижническим литературным трудом, проникнутое скорбью о трагической судьбе Польши.
«Возлюбленная моих детских лет, родина, — вспоминала потом эти годы Элиза Ожешко, — возвратилась ко мне, вступила в меня и наполнила рыданием сердце женщины, которая столько лет была пустой, веселой, праздной. Временами мне казалось, что это меня кинули на землю и тяжелыми сапожищами топтали мое тело и мою душу. Или появлялось такое чувство, точно это я, закинув назад голову, с замирающим сердцем падаю в пропасть, бездонную, без проблеска света и без надежды на спасение».
Переезд в Гродно (1870), где она прожила до самой смерти, внес мало изменений в эту жизнь, целиком отданную литературе.
В личной жизни писательницы событий было немного.
Возвращение и смерть мужа, Петра Ожешко.
Основание писательницей в г. Вильно польского книгоиздательства, просуществовавшего с 1880 по 1882 г. и закрытого властями.
Ее энергичная кампания помощи погорельцам после страшного пожара Гродно в 1885 г.
Счастливое, но очень короткое, позднее второе замужество (1894–1896).
И это почти все.
Зато литературный труд писательницы был огромен.
С «Пана Грабы» (1869) начался цикл произведений по женскому вопросу. Сюда относятся еще: «Дневник Вацлавы» (1869–1870), «Марта» (1872) и др., а также публицистическая работа Ожешко: «Несколько слов о женщинах» (1870).
Политические репрессии, обрушившиеся на шляхту, ее хозяйственное оскудение сильно изменили положение женщины в дворянских семьях. Многие девушки остались без женихов, жены — без мужей и без средств к существованию, многим шляхтянкам пришлось взяться за труд, которого они, праздные посетительницы и хозяйки салонов, не знали и к которому совершенно не были подготовлены воспитанием. На почве этой неприспособленности возникало множество трагедий, одна из которых ярко изображена в «Марте».
Эта простая повесть, не лишенная сентиментальности и мелодраматизма, произвела в то время сильнейшее впечатление, особенно на женщин, и не только на польских шляхтянок. Рост капитализма, вызвавший длительный кризис мелкой буржуазии во всей Европе, разрушал повсюду сотни тысяч семейств. Перед миллионами девушек, молодых женщин, матерей возникали вопросы: «Что делать? Куда деваться самим, как спасать своих детей? Как их готовить к неизбежной, неотвратимой битве жизни?»
«Марта» Элизы Ожешко снискала себе огромную популярность. Некоторые видные польские историки литературы, говоря о впечатлении, произведенном «Мартой», вспоминали, по аналогии, об успехе таких книг, как «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу (1852) и «Эмиль» Руссо (1762).
Еще уместнее указать на имевшую эпохальное значение книгу Чернышевского «Что делать?» (1863). Она была переведена на ряд языков и вызвала большой политический резонанс в Европе. Особенно связывает Элизу Ожешко с мировоззрением Чернышевского выдвинутая им с исключительной силой идея раскрепощения женщины путем приобщения ее к многообразной трудовой деятельности общества.
Множество женщин задумывалось тогда над полными страстного протеста славами Марты: «В силу людских прав и обычаев, женщина — не человек. Женщина — это вещь, женщина — это цветок, женщина — это нуль. Нет для нее счастья без мужчины, если она хочет жить».
В художественном отношении эта повесть, в которой много резонерства, декламации, обнаженной публицистичности, была вскоре превзойдена другими произведениями писательницы.
Положение и роль женщины в обществе не переставали занимать Ожешко всю ее жизнь, начиная с еще более ранней повести «Последняя любовь» (1867), в которой уже выставлен тезис: «Пока женщины не станут выше блесток и безделья, пока они в обществе будут куклами, детьми, «богинями» и цветками, а не людьми, до тех пор в общественной жизни будет недоставать фундамента добра».
В целом ряде романов, повестей и рассказов Элиза Ожешко разоблачала пустоту, мелочность, тунеядство и эгоизм женщин верхних слоев общества и противопоставляла им женщин другого типа, оберегающих свое человеческое достоинство, не боящихся никакого труда и видящих в нем и в своем семейном призвании свой гражданский долг. Но она и в женском вопросе была реформисткой. Она никогда не связывала его с задачей глубочайшей, радикальной переделки действительности, как этого требует социализм, свидетельницей крупных успехов которого была в последние два десятилетия своей жизни Элиза Ожешко.
Нарицательным типом женщины, созданным Элизой Ожешко, стала «сильфида» — эгоистичная, праздная, кокетливая, салонная, полная кастовых предрассудков пани Жиркевич из повести «Сильфида».
Овдовев и оставшись без средств, пани Жиркевич всю черную, «хамскую» работу взваливает на свою дочь Бригитту и продолжает вести, праздную жизнь, вздыхая о былом светском блеске.
Дочь ее, скромная труженица (она пошла в отца, политического эмигранта), влюбляется в юношу простого происхождения и, следовательно, в глазах матери «хама».
Мать без колебаний разрушает счастье дочери, угрожая Бригитте проклятием, если та осмелится за этого «хама» выйти замуж.
«— Мама, — говорит Бригитта, — это, может быть, единственное счастье, которое встречается мне в жизни. Мне уже двадцать семь лет. Мне хотелось бы жить, как живут другие женщины… Иметь друга до гроба, детей…
— Бригитта, — восклицает мать, возмущенная «неприличием» последних слов дочери, ведь ты — девушка, как же ты можешь говорить о таких вещах?»
Брак расстраивается. А спустя некоторое время, спасая мать от полной нищеты, Бригитта вынуждена поступить в горничные.
В произведениях Ожешко мы видим целую вереницу таких сильфид, как пани Жиркевич: это — Леонтина Орховская в «Элим Маковере» (1874–1875), Елена Ширская в «Сильвеке-могильщике» (1880), пани Эмилия Корчинская в романе «Над Неманом» (1886) и мн. др. Плебейский вариант сильфиды — Франка из повести «Хам» (1887).
С женским вопросом тесно переплетаются у Ожешко вопросы воспитания детей, особенно девочек. Писательница изображает множество жертв уродливого кастового воспитания женщины, их бесполезно перечислять, ибо «имя им — легион».
Сильфида-мать, как правило, воспитывает и дочерей сильфид, калеча их на всю жизнь. Так пани Эмилия Корчинская постепенно превращает Леоню, живую девочку с добрым, отзывчивым сердцем, в куклу, в эфирное создание, в двуногий пустячок, щебечущий о тряпках, об украшении гостиной, в эгоистку, не замечающую, например, как она несносна со своими легкомысленными приставаниями к разоряющемуся отцу приобрести новую мебель, накупить статуй и пр. И неважно, что Леоня еще подросток. Система воспитания, усвоенная матерями-сильфидами, клонится к тому, чтобы создавать из женщины пожизненного ребенка, которого надо холить и нежить, за которым надо ухаживать, как за тепличным растением.
Несколько реже касается Ожешко проблемы воспитания юношей, хотя эта тема, начиная с того же «Пана Грабы», где выведена шляхетская «золотая молодежь», до романа «Над Неманом» и кончая предсмертным сборником «Слава побежденным!», все же достаточно широко представлена в ее творчестве. В этом отношении интересно отметить рассказ «Милорд» (1877).
Одновременно с «Милордом» вышла «городская картинка» — «Четырнадцатая часть» (1877). Писательница очень простыми изобразительными средствами показывает бесправное положение в те годы женщины, которую обделял закон, отдавая ей лишь четырнадцатую часть отцовского наследства. Она
