И увидел назойливую черную точку, непреклонно карабкающуюся вверх.
Черный попутчик!
Ну конечно, что-то о тебе долго слышно не было!
Тебя-то для полноты картины и не хватало!
Кто ты, тень в черном шелковом плаще? Что за бранная сила заставляет тебя ползти, скакать, лезть — всеми путями, но за ним? Уж не тебя ли имел в виду Йоркхельд, говоря, что Горт сам идет по следу?
Черный муравей, упрямо, назойливо полз по склону, торопился, но не допускал даже мысли о неосторожном шаге, о срыве, о смерти. Может, потому, что был со Смертью на «ты», прислуживая ревностно и верно?
— Эй! Вы там! У пропасти! Держитесь, чтоб вас молотом придавило! Чтоб искры из глаз вам бороды опалили! Кретины! Неумехи! Козлы… горные!
Король сморгнул оттаявший на солнце лед, а когда снова глянул вниз — ненавистной тени уже не было, словно смыло ее золотым потоком. Тогда Денхольм вздохнул с облегчением и, извернувшись, посмотрел наверх. Успел разглядеть новую руку на запястье шута, широченную, всю в мозолях и пятнах ожогов, успел услышать натужное кряхтенье, почувствовать неумолимую силу, потянувшую их из пропасти… И снова потерял сознание, уходя в белесый туман и отдающие гулким колоколом голоса…
— Да кто ж тебя учил бурым огневиком дома топить! Уйди, извращенец!
— Бурый горит лучше!
— Поучи эльфа песенки петь, недоумок! Горит лучше, греет хуже! Черным топят, запомни наконец, переросток!
Когда его сумасбродное сознание решило наконец снова попытать счастья в бренном, измочаленном теле, день клонился ко сну, подбирая полы своего плаща, местами уже заляпанного следами нетерпеливых, неповоротливых сумерек.
Король открыл глаза, искренне радуясь возможности открыть их еще раз. С любопытством осмотрелся, выискивая
Санди.
Шут лежал рядом — рукой можно достать, и голова его была заботливо перевязана чистой тряпицей. Верный шут, снова прикрывший собой «куманька», словно щитом. Верный друг, без раздумий бросившийся в пропасть… Санди дышал еле слышно, но ровно, лицо его лоснилось от толстого слоя мази, пахнущей немногим приятнее, чем привычные настои Эйви-Эйви.
Успокоившийся взгляд короля скользнул дальше, на поиски проводника.
…Высокий стрельчатый потолок, покрытые резьбой дубовые панели обшивки каменных стен. Мощные лавки, печь с изразцами, пред которыми меркли виденные в проклятом Доме. В очаге шипят, переливаясь всеми оттенками красного и синего, темные камни, дают много тепла, но мало света. В помощь им трещат сальные свечи, оплавляясь на тяжелую бронзу подсвечников. Неверный, мерцающий свет выхватывает из полумглы черты суровых лиц, обрывки скупого разговора…
— На кой в горы полез, Долговязый? — трудно было королю представить более насмешливый и покровительственный тон, чем у старика, а вот, поди ж ты, сподобился! Да еще и с весьма недружелюбными нотками, таящими обиду и неприязнь.
— Надо было… — В голосе проводника легкой кисеей висела грусть, расшитая темным бисером боли.
— Надо было! — передразнил его коренастый собеседник, строгая какую-то деревяшку. — Надо было со мной разминуться — так и скажи! Психов своих с собой зачем потащил?
— Сами пошли…
— Сами пошли! Подумайте, какие мы покладистые! Тюфяки по горам не лазают! Железяки ржавые! А ты? На смерть повел — и глазом не моргнул? Болванка неотесанная…
— Сам такой. Отстань от меня, Бородатый!
— Много чести к тебе приставать. Была мне охота всяких по расщелинам вытаскивать, а то мне делать больше нечего!
— Вот и делал бы! — как ни трудно было поверить в это Денхольму, старик начинал заводиться всерьез. — Кто тебя звал, меднолобый?!
— А в твоем лбу одно дерево прогнившее! Мальчишек на Сторожки! Это ж додуматься надо! Делал бы! Шибко умный стал! А как делать, если к тебе поминутно караульщики прибегают? Человек в Цейр- Касторот очищался! Торни, да это же, наверное, Эаркаст вернулся! Торни, беги скорее, он крючья из тайника достал, веревки, скобы! А с ним еще двое, в ложбинах купались! Торни, они по скалам лазают! Мать вашу, родами не сдохшую! Навеселе были Боги, когда вас, бестолковых, лепили!
— Не ругайся. Разбудишь.
— А и разбужу! Невелика досада! Богатеньких мальчиков мы теперь по дорогам водим! В ножки им кланяемся. Они нам денежки сыплют, а мы их причуды придурочные исполняем покорно! Тьфу! Смотреть на тебя — и то тошно!
— Не смотри! А лучше заверши однажды начатое! Или на этот раз топорик дома забыл?
Гном вскочил на ноги, гневно раздувая ноздри. Теперь Денхольм ясно видел клочья опаленных бровей и длинную холеную бороду, заплетенную в девять аккуратных косиц.
— Ну и сволочь же ты! Да чтоб тебя придушить, мне никакой топор не нужен!
Проводник остался сидеть, скрестив ноги, печально тренькая на любимой лютне.
— Вставай, трус! — вне себя от злости прорычал гном по имени Торни, но почти сразу сник, застучал себя кулаком по лбу в бессильном раскаянии: — Безумец! Псих! Клок бороды гнома безрукого! — и, повернувшись к старику, процедил сквозь зубы: — Что ж за язык у тебя, Эаркаст? Язва ты желудочная, опять меня, беспутного, из себя вывел!
— А ты давно в себя ВХОДИЛ, гном?
— Тьфу! Среза тебе скошенного! Литья тебе с раковиной! Фальшивый камень в оправу! О чем с тобой говорить, малохольный! — и сердитый Торни шагнул к тяжелой двери, к ступеням, уводящим вниз.
— Гном! — негромко позвал Эйви-Эйви, но так, что Торни замер, невольно подрагивая опущенными плечами. — Постой, гном…
— Что еще?
Но в ответ тихо и печально зазвенела лютня…
Проводник перебирал струны, словно втискивал свою тоску в узкое пространство между грифом. И гном стоял, сотрясаясь всем телом, не в силах повернуться, не в силах уйти…
Гном по-прежнему стоял, безвольно опустив плечи, не повернувшись, не проронив ни слова, но
