самое черствое, самое застывшее британское сердце. Я постоянно твердил про себя речи, которые могли бы привести арабов не только к полному пониманию и примирению, но и к тому, что они попросят у нас прощения. Эти речи даже вызовут у арабов слезы сочувствия к нашим страданиям и, вместе с тем, глубокое восхищение нашим душевным благородством и величием духа. В те дни я вел горделивые, но вполне деловые беседы с Даунинг-стрит, с Белым домом, с Папой Римским, со Сталиным, с королями арабских стран.
«Еврейское государство! Свободная репатриация!» — кричали еврейские демонстранты на митингах и во время народных шествий. На одно или два таких мероприятия папа, с согласия мамы, взял меня с собой.
Толпы арабов каждую пятницу, выходя из мечетей, со злобой и ненавистью вопили во всю глотку: «Резать евреев!» Или: «Палестина — наша земля, а евреи — наши собаки!» Я запросто мог бы тронуть их сердце, если бы представилась мне такая возможность. Я доказал бы им с неотразимой логикой, что если в наших лозунгах и наших требованиях нет, упаси Господь, ничего, что могло бы причинить им ущерб, то лозунги, которые вопит распропагандированная, подстрекаемая арабская толпа, они — некрасивые и непорядочные, по сути, они выставляют тех, кто их выкрикивает в неприглядном свете. В те дни я уже был не мальчиком, а нагромождением праведных доводов. Маленький шовинист в шкуре миролюбца. Велеречивый националист-ханжа. Девятилетний сионистский пропагандист: мы — самые лучшие и справедливые, мы — безвинные жертвы, мы — Давид, вышедший против Голиафа, мы — овечка среди семидесяти волков, мы — жертвенный агнец, мы — козленок из сказки, мы — краса и великолепие Израиля. А они, все они — и англичане, и арабы, и прочие народы, — они-то и есть те самые семьдесят волков, весь этот злой, лицемерный и вечно жаждущий нашей крови мир — стыд им всем и позор. (В книге «Пантера в подвале, а также в рассказах, вошедших в сборник «Гора Дурного совета», я описал те дни и изобразил мальчика, немного похожего на меня. Особенно — в рассказе «Тоска»)
После того, как правительство Великобритании объявило о намерении завершить свою административную власть в Эрец-Исраэль и вернуть Организации Объединенных Наций мандат на управление страной, назначен был ООН специальный комитет (UNSCOP — United Nations Special Committee On Palestine), который был уполномочен расследовать ситуацию в Палестине. Комитет был образован по решению собравшейся в мае 1947 года Генеральной Ассамблеи ООН, на которой советский представитель Андрей Громыко от имени своего правительства выразил поддержку стремлению евреев создать собственное государство в Палестине. Годом раньше, в мае 1946 г., англо-американская комиссия, посетившая в Европе лагеря для перемещенных лиц, где томились сотни тысяч еврейских беженцев, избежавших уничтожения от рук нацистов, рекомендовала немедленно разрешить въезд в страну ста тысячам еврейских беженцев. Британцы отвергли эту рекомендацию…
И вот, в конце августа 1947 года специальный комитет UNSCOP опубликовал свои выводы: большинство его членов пришло к выводу о необходимости немедленно прекратить действие британского мандата. Комитет высказался за раздел Палестины на два независимых государства — арабское и еврейское. Территории, выделенные обоим государствам, были примерно равны по площади. Граница между ними, сложная и запутанная, была прочерчена в соответствии с демографическими особенностями расселения евреев и арабов. Предполагалось, что оба государства будут связаны друг с другом общей экономикой, единой валютой и т. п. Иерусалим, по рекомендации комитета, станет особой, нейтральной, интернациональной зоной (corpus separatum), управляемой губернатором от имени ООН.
Эти рекомендации были представлены Генеральной Ассамблее ООН, и для их утверждения требовалось особое большинство — в две трети голосов. Евреи согласились принять этот раздел, хоть и со скрежетом зубовным: государство, выделяемое им, не включало в себя ни еврейский Иерусалим, ни Верхнюю Галилею, ни Западную Галилею. Семьдесят пять процентов территории, предназначаемой евреям, составляли земли сухой безжизненной пустыни. Но лидеры палестинских арабов и все арабские государства, входившие в Арабскую лигу, немедленно объявили, что не пойдут ни на какой компромисс: они намерены «силой предотвратить воплощение в жизнь рекомендаций комитета, утопить в крови любое сионистское государственное образование, которое попытается подняться хоть на одной пяди палестинской земли». В глазах арабов вся Эрец-Исраэль была палестинской землей вот уже сотни лет — пока не пришли британцы, поощрявшие толпы понаехавших чужаков расселяться по просторам земли: эти пришлые спрямляли холмы, выкорчевывали оливковые деревья, плодоносившие испокон веков, с помощью хитроумных уловок приобретали земли, участок за участком, покупая их у погрязших в коррупции землевладельцев, отбирая землю у феллахов, обрабатывающих ее на протяжении нескольких поколений. Если их не остановят, то эти расторопные и хитрые еврейские колонисты проглотят всю землю, сотрут все признаки принадлежности ее арабам, покроют ее своими домами под красными крышами, заполонят своими омерзительными вызывающими обычаями, а еще немного — и они завладеют исламскими святынями и растекутся по соседним арабским странам. А в ближайшее время они учинят здесь — прибегнув к хитрости, козням и уловкам, используя свое явное превосходство и поддержку британского империализма, — именно то, что учинили белые в Америке, в Австралии и других местах с коренным населением. Если позволить им создать здесь государство, пусть даже самое крошечное государство, они наверняка воспользуются им как форпостом, и миллионы их ринутся сюда, словно рой саранчи, возьмут штурмом горы, заполнят долины, сотрут с этих древних пейзажей, все, что напоминает об их арабской сущности, поглотят все, прежде чем арабы успеют отряхнуться от своей дремы.
В середине октября британский Верховный комиссар генерал сэр А. Г. Кеннингем, беседуя с Давидом Бен-Гурионом, тогдашним главой руководства Еврейского агентства, сказал фразу, прозвучавшую как скрытая угроза: «Когда придет катастрофа, — сказал с грустью правитель Эрец-Исраэль, поставленный Британской империей, — боюсь, что мы не сможем ни защитить вас, ни помочь вам».[20]
Папа сказал:
— Герцль пророчествовал и знал, о чем пророчествовал. В дни Первого сионистского конгресса в Базеле в августе 1877 года заявил Герцль, что через пять, самое большее — через пятьдесят лет будет создано еврейское государство в Эрец-Исраэль. И действительно, прошло ровно пятьдесят лет, и государство стоит у ворот.
Мама возразила:
— Не стоит. Нет никаких ворот. Есть пропасть.
В ответ папа сказал по-русски или по-польски (чтобы я не понял) что-то резкое — его замечание прозвучало, как удар бича.
А я с радостью, которую не умел скрыть от них, прокричал:
— Вскоре будет война в Иерусалиме! Мы всех победим!
Но иногда, в одиночестве, в углу двора, под вечер или ранним субботним утром, пока родители еще спят, и спит весь наш квартал, я вдруг застывал от острого приступа тревоги: образ девочки Айши, поднявшей и молча несущей на руках малыша в глубоком обмороке. Этот образ вдруг напоминал мне христианскую картину, которую однажды, когда зашли мы в одну из церквей, показал мне папа, шепотом объяснив ее содержание.
Я вспоминал пейзаж с оливковыми деревьями, открывавшийся из окон того дома: оливковые деревья, которые уже много веков тому назад покинули мир растений и присоединились к царству неподвижного.
«Дай мне минутку, нет у меня минутки, дай мне нет у меня. даймненетуменя, даймненетуменя…»
В ноябре уже стал осязаемым некий занавес между Иерусалимом и Иерусалимом. Автобусы городских маршрутов ве еще продолжали возить отсюда тех, кто добирался туда, и привозить их обратно, все еще появлялись порой на наших улицах торговцы фруктами из окрестных арабских деревень со своими подносами, на которых лежали фиги, миндаль, плоды кактуса, называемые «сабра». Но уже некоторые евреи покинули арабские кварталы, перебравшись в западную часть города, да и кое-кто из арабских жителей западной части оставил свои дома и переехал в южные и восточные кварталы.
Только в мыслях своих мог я все еще шагать иногда на северо-восток по дороге, продолжающей улицу Сент Джордж, под изумленным взглядом широко раскрытых глаз другого Иерусалима. То был
