– За время, прошедшее с нашего предыдущего разговора на эту тему, я очень ясно поняла, что еще через полгода нам говорить станет попросту не о чем, потому что ты останешься не только без порток, но и без крыши над головой. Через полгода у тебя не останется ничего, кроме воспоминаний.
– Допустим, даже если ты права и у меня не останется, как ты говоришь, ничего, кроме воспоминаний, хотя я полностью уверен в обратном, но такие вещи, как любовь и самоуважение, отнять нельзя, – проговорил Анатолий, глядя на мать с упреком. – Нельзя всю жизнь укладывать в понятие квадратного метра, людям нужно верить.
– Иногда излишнее доверие – показатель скудоумия, мой мальчик. Отнять у человека можно все, не только квадратные метры, но и вещи поважнее. – Ева Юрьевна посмотрела в окно и, вздохнув, продолжила: – Согласись, сложно сохранить к себе уважение, собирая по помойкам бутылки и ночуя в картонных коробках. А что касается любви, то ее отнять еще проще, чем самоуважение. Вот ты же отнял у Светы любовь, и, по-моему, ты не только не заболел при мысли о ее страданиях, настоящих и будущих, ты даже не чихнул. А ведь ты прожил с человеком двадцать пять лет! Что же говорить об этой девочке, которая перешагнет через тебя при первой же представившейся возможности?
– Почему ты о ней такого дурного мнения, мама? Ты ведь даже никогда ее не видела, – с обидой в голосе проговорил Толя.
– И, честно сказать, даже не стремлюсь к этому. Я прожила слишком долгую жизнь, чтобы не отличать черное от белого. Любовь – это красивая сказка, придуманная жадными женщинами, чтобы сподручнее было вытаскивать всякие материальные блага у глупых мужчин, это я тебе говорю, – засмеялась она, и голос ее заскрипел.
Закашлявшись от сигаретного дыма, она закрыла глаза и долго восстанавливала дыхание, стараясь привести себя в порядок. Достав из кармана старинный носовой платок с монограммой, она промокнула им выступившие в уголках глаз слезы, а потом разломала о край тлевшую в пепельнице сигарету.
– Мне жаль, что ты никак не хочешь меня услышать, – тихо проговорила она и, слегка откинув назад голову, устало вздохнула. Анатолий увидел, как ее темная покрытая морщинами шея судорожно дернулась. – Хотя… – Ева Юрьевна хмыкнула, и этот звук напомнил Анатолию негромкое кудахтанье. – Хотя, бог воздаст тебе ровно столько, сколько ты заслужил; ноши больше, чем ты сможешь поднять, он на твои плечи не опустит. Но и того, что он даст, попомни мои слова, мало не покажется.
– Ты напрасно обо мне беспокоишься, мама, – проговорил Анатолий, глядя в лицо матери.
Декабрьский короткий день постепенно гас, спеша отнять у людей последние жалкие крохи света. Анатолий видел силуэт матери, на фоне окна ставший черным. Черты ее были почти неразличимы. Резкий худой профиль напоминал старый викторианский замок, сгоревший много столетий назад, а теперь темнеющий своими изуродованными руинами. Но даже в своей старости она не вызывала жалости или желания посочувствовать: ее спина была безупречно прямой, а худые узкие плечи гордо расправленными.
– Не волнуйся за меня, – повторил Анатолий, пытаясь различить ускользающие во тьме черты ее лица. – У меня все будет хорошо. Бог всегда держал надо мной руку.
– Руку он держит надо всеми, на то он и бог, – сухо ответила она, – только ты не обольщайся, когда приходит время судить, мерка тоже для всех одна, – произнесла она, и от голоса матери Анатолию стало не по себе.
– Я ухожу, – решительно произнес он, пытаясь разорвать пугающие путы надвигающейся темноты. – Так тебя не ждать или ты все-таки поменяешь решение?
– Менять решение – это привилегия слабых, – проговорила она и, незаметно качнув головой, улыбнулась одной стороной рта.
* * *
Звонок Аленкиной мамы раздался в ту же злополучную пятницу, когда ребята стояли перед запертыми дверями загса и думали, что им делать дальше. Вернее, это была уже не совсем пятница, а почти суббота, потому что часы в комнате показывали без четверти двенадцать.
В преддверии выходных Аленка и Ваня еще не ложились, а, сидя на разобранном диване и попивая свежесваренный кофе, вкушали блага цивилизации, просматривая программы ночного телевидения. Просмотром это назвать можно было с натяжкой, потому что Ванюшка беспрестанно щелкал кнопками каналов, пытаясь выловить что-либо путное, не задерживаясь ни на одном и перескакивая с картинки на картинку.
Аленку эта деятельность Вани не раздражала нисколько: она давно поняла, что в выходной вечер по телевидению выловить что-либо подходящее не удастся ни при каком раскладе, потому что в такое время ничего интересного ни один канал не показывает в принципе, но Ваня в эту систему еще не вник и, несмотря на все свои неудачные попытки, свято верил, что самая лучшая программа впереди.
Аленка с наслаждением вдыхала горьковатый запах кофе и нежилась в постели, когда неожиданный телефонный звонок положил конец ее чудесному времяпрепровождению. Вздрогнув от неожиданности, она вопросительно посмотрела на Ивана.
– Кто бы это мог быть? – перекинув взгляд на часы, Аленка снова посмотрела на Ваню.
– Кто бы это ни был, но по его милости у нас чуть было не получился «кофе в постель», – слегка улыбнулся Иван, но глаза его были серьезны, потому что столь поздние звонки, как правило, не сулят ничего хорошего.
– Ты подойдешь, а то у меня руки заняты? – попросила Аленка, лениво щуря глаза и кивая на чашку с дымящейся жидкостью.
– Хорошо, что у меня свободны, – ответил Иван, ставя свою чашку на стол, – а то бы и к телефону подойти некому было.
Взяв трубку со стола, он нажал клавишу.
– Але, Смольный слушает, Зимний на проводе? – шутливо проговорил он, но тут же Аленка увидела, как лицо его вмиг изменилось, приняв серьезное выражение.
Аленка смотрела на Ваню и видела, как его лицо бледнело, а брови, словно стягиваемые невидимой нитью, подбирались одна к другой.
– Это кто? – одними губами спросила она. – Мама?
Иван, не говоря ни слова, кивнул, а Лена, отставив на стол теперь уже не нужную чашку с кофе, вытянула вперед руку, требовательным жестом попросив отдать телефонную трубку ей, но Иван отрицательно качнул головой, давая понять, чтобы она не вмешивалась.
– И когда это случилось? – переспросил он.
Лене ничего не оставалось, как придвинуться к Ване, но то ли он слишком плотно прижимал трубку к уху, то ли связь на линии была неважной, но до нее долетали только неясные звуки, из которых можно было понять, что звонит действительно ее мама, больше она ничего разобрать не могла. Сожалея о своей лености, она корила себя за то, что не взяла трубку первой, но делать было нечего – теперь приходилось только ждать.
– Мы сейчас оденемся и приедем к вам, – решительно проговорил Ваня, и, взглянув на стрелку часов, которая должна была вот-вот перекинуться через двенадцать, Лена поняла, что у мамы случилась беда.
Ваня отключил телефон и повернулся к Лене.
– Что случилось? – беспокойно произнесла она.
– Ты только не волнуйся, Ленок, с мамой все в порядке, – начал он с самого главного, и на душе Алены немного стало легче. – Дело в том, что твой Володька решил, будто он уже достаточно взрослый, чтобы быть пристегнутым к материнской юбке, и ушел из дома вместе с какой-то накрашенной куклой, устроив предварительно твоей матери скандал на лестничной площадке.
– Что за кукла? – удивленно раскрыла глаза Алена.
– Подробностей я не знаю, но Светлана Николаевна просто в невменяемом состоянии, так что давай не будем терять времени, а поймаем машину и узнаем все на месте.
