кровати, Настя вдруг подошла и прильнула к нему.
- Когда отправляешься?
- Не скоро, - сказал Крайнев. - Бюрократическая организация, пока все согласуют. Новый год встретим вместе.
- Да? - Настя заулыбалась и принялась его целовать. - Не обманываешь?
- Чтоб мне сгореть!
- Смотри! Обманешь, сама спалю!
- Я не сгораемый! - сказал Крайнев, расстегивая ее сарафан. - Уж нас душили-душили, стреляли- стреляли, а мы - вот! Живые и здоровые, веселые и счастливые...
Крайнев оказался не прав: перемещение затянулось до марта. Проблема оказалась не только в бюрократии. Гаркавин отнесся к желанию Крайнева чрезвычайно серьезно. Крайнева заставили пройти полный курс подготовки. Учили не только стрелять из всех видов оружия, ставить и снимать мины, маскироваться на местности и организовывать засады, но и немецким речевым оборотам того времени, особенностям функционирования различных немецких учреждений на оккупированной территории, их непростым взаимоотношениям, методам борьбы с партизанами и многому другому. Как потом подсчитал Крайнев, с ним работало свыше тридцати человек. Ему пришлось выезжать на полигоны, жить там неделями, что очень не нравилось Насте.
- Зачем все это? - спросил как-то Крайнев Гаркавина. - Ну ладно, немецкая форма, документы, речевые обороты. Но иерархия взаимоотношений между воинскими чинами? Я же не в шпионы...
- Ситуация может сложиться непредсказуемо, следует исключить любую случайность, - спокойно ответил подполковник. - Как руководитель операции я несу полную ответственность за вашу безопасность. Поэтому занимайтесь, как следует! Неподготовленного человека на опасное дело я не пошлю.
Гаркавина поддержала Настя.
- Учись! - сказала сердито. - Пусть ты уезжаешь от меня, зато вернешься живой. Саломатин всегда знал, что делать, и внук у него такой же. Не ленись! Меня так учиться заставлял...
Под двойным напором Крайнев сдался, и выпускные экзамены сдал на 'удовлетворительно'. Накануне решающего дня он посетил Федора.
- Вот! - сказал, протягивая конверт. - Здесь завещание и доверенность на депозитные счета в банках. На всякий случай... По закону Настя - единственная наследница, но с доверенностями проще.
- Когда вы настреляетесь?! - сказал Федор, бросая конверт в ящик стола. - Никто ведь не гонит!
Крайнев повернулся и пошел к двери.
- Погоди! - окликнул Федор. - Не волнуйся, Настю не оставим. Ты поосторожнее... Если встретишь отца с мамой, передай... - Федор запнулся. - Ты знаешь, что сказать.
Крайнев кивнул и вышел.
4.
Когда Титу было девять лет, мать сказала ему:
- Тебе надо учиться, сынок! Землю ты не любишь...
В большой и работящей семье Фроловых Тит был младшеньким. Братья и сестры баловали его. Светловолосый, кудрявый, он с малых лет полюбил взбираться на коленки старших, обнимать и целовать их.
- Лижется, как теленок! - сердилась мать.
- Пусть! - смеялся отец. - Ласковое теля двух маток сосет.
Жизнь подтвердила пословицу. Старшие дети оберегали младшенького от тяжелого крестьянского труда. Мать ворчала, но, дети не слушались. Тит получал от старших самые сладенькие кусочки, заботу и защиту, за что платил лаской. Все звали его 'Титок'. Прозвище закрепилось и осталось навсегда.
Мать велела учиться, Титок послушался. Это было легче, чем работать в поле или ухаживать за скотом. Учеба давалась легко, но Титок ленился сидеть за учебниками. На перемене пробегал глазами заданный параграф, домашние задания выполнял наспех. Удить рыбу в речке или собирать грибы было куда интереснее. Еще Титок любил кататься на санках и играть со сверстниками. Учительница хмурилась, но сердиться на синеглазого и улыбчивого мальчишку не могла. Титок услуживал ей, как мог: стремглав бросался мыть испачканную мелом тряпку, носил за учительницей учебники, честно докладывал о повинностях учеников. Его дразнили 'подлизой' и 'ябедой', но Титок не боялся: братья Фроловы могли поставить на место любого, задирать Титка мальчишки не смели.
Сельскую школу Титок окончил с отличием, отец посадил его в телегу и отвез в район - продолжать учебу. После революции и гражданской войны страна лежала в разрухе, время стояло голодное, но Титок не бедствовал. После революции Фроловым, как другим крестьянам прирезали земли, семья не щадила себя в работе, потому и жила сытно. Отец привозил младшенькому в город муку, сало, масло, творог, наказывал учиться хорошо и делиться с товарищами и учителями. Титок делился, но только с учителями. Те принимали продукты охотно - учительский паек был скуден, а цены на базаре - неподъемными. Титок по- прежнему не обременял себя учебой, но его оценки в табеле были самыми лучшими. Школьные годы пролетели быстро, учителя рекомендовали способному ученику идти в институт. Туда принимали только рабочую молодежь, а из крестьянской - комсомольцев. Титок подал заявление и пригласил секретаря школьной организации на обед. Но хмурый и тощий сын сапожника отказался.
- Ты, Фролов, типичный мелкобуржуазный элемент, - сказал сердито. - Правильно товарищ Ленин писал о крестьянстве. Ты и в комсомол хочешь за взятку пролезть. Не получится!
- Я хочу быть передовым! - возразил Титок. - Почему вы меня отталкиваете? Я не виноват, что из крестьян!
- Ладно, - неохотно согласился секретарь. - Походи на собрания, послушай. Понравится, поручение дадим...
Титок стал ходить на комсомольские собрания, где тихонько сидел в заднем ряду и внимательно слушал. Его не привечали, но и не гнали. Титок скоро понял, что от него требуется. Как-то секретарь зачитал директиву из центра, в которой комсомольцев нацеливали на борьбу с пережитком прошлого - религией. Директива вызвала у школьных комсомольцев растерянность: в городе действовали пять церквей и одиннадцать синагог, мещане отличались исключительной религиозностью, а церковные праздники отмечали даже члены партии. Как с этим бороться, никто не знал. Титок попросил слова.
- Надо сделать транспаранты: 'Долой опиум для народа!', 'Бога нет!', 'Молодежь выбирает науку!', - предложил он, - стать с ними возле церкви и петь наши революционные песни. Пусть видят!
Предложение приняли на 'ура', в райкоме его утвердили, и комсомольцы принялись за дело. Шагающие к службе прихожане шарахались от комсомольцев, вопивших в отличие от церковного хора не в лад, но в храм шли. Зато инициативу заметили. В район приехали журналисты из областной газеты, сфотографировали передовиков и написали восторженный репортаж. Титка большинством голосов приняли в члены ленинского союза молодежи (сын сапожника голосовал 'против') и дали направление в педагогический институт.
Для изучения Титок выбрал немецкий язык. Иностранный язык в деревенских школах не преподавали, и Титок всерьез рассчитывал, что, получив диплом, он останется в городе. Жить в деревне ему не хотелось. В городе не надо с рассвета до заката ковырять землю, здесь сытнее, уютнее и больше возможностей для умного человека. Правда, к родителям Титок ездить любил. Не только потому, что они наваливали ему полные сумки вкусной снеди, с которой в городе было не просто. Семья встречала его, как героя.
- Деды наши землю пахали, прадеды пахали, а сын будет ученый! - хвастал отец за столом.
- Это мамочка надоумила! - говорил Титок, обнимая мать.
- Ладно тебе! - отмахивалась та, но Титок видел: матери приятно.
Старшие братья и сестры, давно жившие своими семьями, в дни его приезда собирались в отцовской хате и жадно внимали городским новостям. Послушать приходили и соседи. Отец радушно ставил на стол четверть самогона, мать - миски со снедью; начинался праздник.
