лягнула его в правый бок, когда он отводил ее в стойло, и искалеченная рука до сих пор ныла. Вдобавок ко всему, он смог заснуть только к утру.
Он лежал, думая о Лили, прокручивая в голове все, что она сказала ему, размышляя о ней, о свадьбе брата, об армии и о своем будущем, пока все не перемешалось. От этого Ноа проснулся лишь еще более озадаченным.
Чего она ждет от него? Дружбы? Чего-то большего? Лили сама не доверилась ему, и пришлось поднажать на нее. С ним такого раньше не случалось. Если Ноа и встречался с женщинами, то только для того, чтобы убить время, чтобы не скучать и не быть одному, но он никогда не любил. На это не было времени. Он никогда не тешил себя надеждами, которым не суждено сбыться.
Но Лили совсем другая.
Он поморщился, пытаясь открыть пачку макарон. Она так легко преодолевает барьеры. А прошлой ночью... Прошлой ночью он забыл обо всем, кроме того, что безумно желает ее.
Он неудачно разорвал упаковку и порезал палец.
— Черт!
Ноа отшвырнул упаковку, сунув палец в рот, и макароны рассыпались по всей кухне.
Он и без того был зол и очень устал, а сейчас не в состоянии даже наклеить пластырь. Иногда Ноа чувствовал, что, делая два шага вперед, совершает один назад, продвигаясь к цели совсем не так быстро, как хотелось бы. Почему самыми сложными вдруг оказываются самые простые вещи?
— Ноа!
Голос Лили заставил его повернуться. Она стояла на крыльце, заглядывая в кухню через стеклянную дверь. Он вынул палец изо рта, и на нем тут же выступила кровь. Ноа схватил полотенце со стола и замотал им палец.
— Подожди. — Прибираться времени не было, и он выключил газ и пошел к двери.
Сегодня Лили была одета в джинсы и облегающую медно-красную майку. На ногах — блестящие сандалии. Однако выглядела она не менее привлекательно, чем вчера, в вечернем платье и жемчугах.
— Заходи.
Она шагнула внутрь и открыла свою сумочку.
— Ты забыл это, — тихо сказала она, доставая его галстук.
Ноа уставился на него, вспоминая, как снял галстук и прижал Лили к себе.
— В магазине его потребуют вернуть вместе с костюмом. — Она помахала галстуком, выводя его из ступора.
Он протянул было руку, собираясь взять его, но сообразил, что нельзя заляпать белый галстук кровью.
— Что случилось? — Лили положила галстук на стол, схватила Ноа за руку, сдернула кухонное полотенце и взглянула на палец. — Ты порезался.
— Всего лишь картонной упаковкой. Ничего серьезного.
— Где у тебя лейкопластырь? Я помогу.
— Я сам. — Он отдернул руку, не желая выглядеть беспомощным, Ноа развернулся и отправился в ванную. Она не должна делать за него все на свете. Господи, он и сам может позаботиться о себе! Он достал аптечку из-под раковины и открыл ее зубами. Таким же образом Ноа оторвал кусок лейкопластыря и попытался обмотать им палец.
Лента смялась и склеилась. Он отгрыз еще кусок, испортил и его. Ноа выругался и прислонился к раковине тяжело дыша.
Прошлой ночью он чувствовал себя нормальным человеком. Прошлой ночью он был уверен в себе и мог справиться с чем угодно. А сегодня не в состоянии заклеить порез. Нельзя разочаровывать Лили. Она и так многое пережила.
Черт! Если он оттолкнет ее сейчас, она решит, будто ее прошлое встало между ними непреодолимым барьером. Что же делать? Он не может любить ее так, как она этого хочет. Так, как она заслуживает.
— Ноа...
От неожиданности он слишком резко обернулся и задел раненой рукой дверной косяк.
Жгучая боль пронзила его, и он чуть не упал на колени. Лили, прекрасная, женственная Лили моментально среагировала и поднырнула под левое плечо Ноа, принимая на себя всю тяжесть его тела.
— Пойдем-ка присядем, — сказала она, отводя его в столовую и подставляя стул.
Ноа рухнул на него, закрыв глаза и стиснув зубы, чтобы не заплакать от боли. Ему казалось, что болит не культя, а вся рука. Он ощущал даже пальцы, которых давно не было.
Фантомная боль. Время от времени с ним случались такие приступы, иногда от удара, а иногда — просто так. Сегодня он вымотался, и боль была особенно жестокой, она пульсировала и отдавалась звоном в ушах.
— О, Ноа, чем я могу помочь? — Голос Лили, охваченной паникой, доносился справа, и Ноа с трудом открыл глаза:
— Ты не виновата. Сегодня трудный день. Я просто был неосторожен.
Холодный пот проступил у него на лбу. Он не собирался демонстрировать ей себя в таком виде. Последствие увечья превращало его в ничтожество. Чаще всего он справлялся. Но бывали случаи, когда боль заставала его врасплох, и тогда приходилось терпеть и ждать. Это происходило, если он был подавлен или просто переутомлялся. «Следи за собой, прислушивайся к своему телу», — советовали врачи.
Если бы все было так просто. Сейчас его тело кричало и роптало.
— Принести какое-нибудь лекарство? — предложила Лили.
Ноа покачал головой. Любое лекарство, как правило, в этом случае бесполезно.
Он увидел на ее лице выражение беспомощности. Сколько раз он сам чувствовал себя так же, когда его солдаты получали ранения, а он ничего не мог с этим поделать. И вот Ноа Лэреми оказался на их месте.
Ледяные и огненные кинжалы, казалось, пронзали его плечо, и он заскрежетал зубами. Лили доверилась ему и поведала свою историю. Может ли он довериться ей и показать свои шрамы?
— Давай попробуем приложить лед. Надо же что-то делать, — настаивала она.
Ноа задержал дыхание, и мышцы его свело. Он наконец сообразил, как справиться с болью, и Лили вполне способна помочь.
— Надо снять судороги. Там, в аптечке, есть упаковка.
Лили ушла в ванную, а Ноа попытался закатать рукав. Но утром шел дождь, и он надел рубашку с длинными рукавами, что усложнило задачу. Вернулась Лили и поставила коробочку на пол.
— Закатай, — велел Ноа.
Она попыталась, но до конца обнажить руку не получилось.
— Нужно снять рубашку, — решила она.
— Нет, — процедил он.
Боль усиливалась.
— Да! — Девушка принялась расстегивать пуговицы.
— Лили, нет, — слабеющим голосом произнес Ноа.
Он не в состоянии поднять левую руку, чтобы остановить ее, однако не желает демонстрировать свое обнаженное тело. Это отвратительное зрелище... Лили теперь будет смотреть на него иначе — как на мужчину, покрытого уродливыми шрамами. Она тут же забудет того Ноа, с которым танцевала, с которым целовалась.
Но вот Лили расстегнула последнюю пуговицу и распахнула рубашку.
И увидела.
И закричала.
Он представил, что открылось ее взору. Болезненные багровые отметины, морщинистые шрамы от осколков. Монстр.
— О, Ноа... Я не знала. — Она задыхалась. — Почему ты не сказал мне?
— Я не хотел, чтобы ты видела.
Ноа не был человеком, который способен прослезиться. Он не плакал ни в госпитале, ни на могиле
