Прямота смутила, князь не нашёлся сразу, она упредила.
— Сразу хочешь… Повремени. Эй!
Ноткой бодрой, с вызовом, заключила приказ, а черты неподвижны, бровью не повела. Будто статуя каменная… Затем изволила улыбнуться. Князь поймал себя на том, что ждал улыбку, просил её мысленно.
— Воля твоя, матушка, — произнёс затверженное, развязал губернаторскую папку. Сметы на учреждаемую Академию наук [44] — жалованье профессорам, нанятым за границей, устройство жилья для них. Сметы на доделки в Кунсткамере, в здании Двенадцати коллегий.
Утвердила, просияв ликом, — начатое Петром завершить. И с поспешаньем. Любовно и повелительно произнесла царский этот наказ. Спросила, когда Миних закончит Ладожский канал. Требование генерала на рабочие руки, лопаты, деньги — князь не дочитал, прервала властно. Дать ему всё, всё, к сезону предстоящему, чтобы скорее двинулись суда к Петербургу.
Тут и личный светлейшего интерес. Товары из внутренних губерний, в том числе зерно, сало, пенька из его имений, в пути застревают, а то и гибнут. Архангельск, испокон торговавший с заграницей, захирел. Там поблизости княжеские промысла — морского зверя и рыбные.
Начал Данилыч осторожно.
— Покуда роют канал… Коммерция рушится.
Государь, не считаясь с убытком, привлекал купцов сюда, в свой обожаемый парадиз. Архангельск в опале. Пора пошире распахнуть северные ворота.
— Государь имел намеренье. Не успел.
— Ой, Александр!
— Ей-Богу, матушка. Он видит нас, не посмею врать. Велел же Баженину… Больной, перед смертью заботился. Целый флот пойдёт к Шпицбергену.
Царица вскинула голову, несколько минут величаво безмолвствовала. Вспомнилась владычица амазонок, которую когда-то в Москве, в комедиальном сарае представлял молодой щекастый мужичок.
— Хорошо, — произнесла маска. — Скажешь сенатским.
— Бегу, матушка.
Отозвался радостно. Милость двойная — помимо профита [45]. Даровала то, что ценнее денег. Могла бы кликнуть Пашку, ему приказать… Нет, пойдёт он, губернатор, хотя дело сие ведать не обязан. Авось Пашку застанет… Изволь составить указ, — прикажет он, сдерживая ликованье. От монаршего имени, как бывало…
«Его светлость в Ореховой бавился в шахматы».
Дежурный секретарь извещает и об этом, заполняя дневник для потомков неукоснительно, раз или два в неделю. Приучил играть царь, любитель всяческих головоломок, а если камрат поддавался, впадал в гнев.
Царская игра…
Проникшись вначале уважением к ней, Данилыч воспылал и страстью. Янтарный набор в Ореховой стал ещё при жизни Петра реликвией. Быть допущенным к игре означает близость к хозяину. Впрочем, партию редко доигрывают, отвлекаются на другое.
— Зеваешь, Горошек!
Адъютант Горохов двигал фигуры вяло. Его королева была минуту назад в опасности. Князь, оторвавшись от доски, произнёс длинное наставление. Шах королеве — манёвр важный, ибо он сковывает эту весьма мощную фигуру. Истина общеизвестная, но князь многословным объяснением заставляет прочитать потаённую мысль. Не раз уже речь о шахматах заканчивалась поучением.
Как Пётр избрал себе камрата, так и Данилыч из сонма убогих, униженных вырвал мальчишку. Стёпка лоток не таскал, пирогов и не нюхал, живился подаяньем. Залез однажды, на счастье своё, в Меншиков огород, в горох, сторож вытащил за ухо, тут подвернулся сам господин. Чем-то приглянулся пострел… Оказался круглым сиротой, отец и мать, пригнанные в Питер из-под Углича, умерли.
Со дня основания столицы шёл второй год, резиденцией царя была бревенчатая пятистенка, раскрашенная под кирпич, а дом губернатора побольше, тоже деревянный, с золочёными наличниками. Он быстро обрастал сараями, амбарами, стойлами, конюшнями, избами для челяди, для солдат. Стёпка, одетый в короткий кафтанчик с кистями, по-польски, состоял сперва на побегушках. Найденный с горстью лакомых стручков в кулаке, получил фамилию — Горохов.
По царскому веленью открывались школы — молодые люди сели за буквари, за цифирь. Завёл обученье губернатор и у себя, с некоторыми беседовал особо. Стёпке было внушено, что родители его, несомненно, в небесах со святыми, ибо положили живот за царя, помазанника Божьего, за Россию. Погибнуть с ружьём в руке или с лопатой на сих великих работах, под носом у шведов — доблесть равная.
Помазанник заходил в дом запросто. Весёлый, приветливый, он покорил сердце найдёныша. Хозяин объяснял — царю неважно, кто кем рождён, он любит того, кто хорошо служит. Сделал же вот худородного другом своим, самым близким. Наградил чинами, именьями… Впрочем, всё это — строение, богатство — по сути царское. Люди России, имущество их — в руце монарха.
Стёпка ощутил гордость. И он, стало быть, царский. Служил с рвением; зло брало на шведов и на врагов царя отечественных. Отчего бояр в Москве — кичливых, толстопузых — не истребил под корень? Пожалел, воевать заставляет. Да годятся ли? В седло, небось, не влезут.
Познал Горохов грамоту, счёт, кратко геометрию. Назначенный в амбар, записывал привозимый из деревень провиант, пеньку, холсты, овчины. Семнадцати лет зачислен в собственную его светлости домовую роту, и год спустя он, властью княжеской, офицер, дворянин.
В военном мундире, куда ни пошлют, престижно. Езжай, поручик, в вотчину князя, — точно ли тамошний управитель лихоимец? Если виновен — арестовать. Обеспечь участок земли под мельницу, под завод, угомони канительщиков в губернской канцелярии, взяткой действуй или законом стращай! Разыщи мастеров делать хрусталь, ножи, кареты, замки, а нет таковых — вербуй охочих, определи учиться!
Война отдалялась, князь покидал столицу надолго. Адъютант скучал, просился на фронт. Мечтал о подвигах, а пуще всего хотел быть ближе к благодетелю, исполнять его приказы, похвалу от него услышать. Очутился в Померании, где русская армия теснила шведов.
В бой князь не пустил, удержал в штабе, и тут обнаружилась способность Степана к языкам. Заговорил по-немецки, затем с помощью пленного офицера по-шведски. Ещё нужнее стал Горохов — допрашивает «языка», пойманного шпиона, переводит речь парламентария либо дипломата союзной державы — Пруссии, Мекленбурга, Дании. Поднаторев в этикете, в танцах, в карточной игре, в комплиментах женскому полу, допущен был в бомонд [46]. Поручения имел деликатные…
Доверие к адъютанту — ныне капитану — полное. Должность, которую он занимает при Александре Даниловиче, нигде не обозначена, вслух не упоминается. Полицеймейстер Дивьер разнюхал, конечно, и негодует. Но как быть светлейшему, если на зятя положиться нельзя — навсегда ведь обижен.
— Зеваешь, батя, — сказал Горохов и съел пешку.
Солнце опускается в залив, в серую пустоту, полоска левого берега истончилась в дымке, рвётся, сумерки отъединяют княжеский бург — враждебные тени кругом…
— Весна скоро, Горошек. Совсем отрежет нас…
Тронется Нева — берега на неделю, а то и дольше будут разобщены. Репнин пока ещё в городе, тянет с отъездом… Подумывал светлейший загодя перебраться, чтобы присматривать за царицей неусыпно. Нет — чересчур явное выкажет беспокойство. Но глаз и ушей там, за Невой, надобно вдвое больше, втрое…
— Квартиру подобрал себе?
Месяц-другой поживёт капитан в доходном доме князя, что возле Адмиралтейства. Задача гласная — надзор за Галерной верфью, негласная — наставлять тайных доносителей и число их увеличить.
— Есть камора, батя.
— Соседи кто?
— Трубач царицы, Корнелий, австриец. И плотник с верфи, Леонтий, оброчный графа Шереметева.
