тонкое лицо с выражение равнодушной жестокости в лучших традициях мафиози. Он относился к числу геев, о чьей ориентации натуралы не догадываются. Разумеется, пока не узнают об их профессии. Тодд и его команда специализировались на подготовке элитных трансвеститов. Для фильмов, спектаклей и телевидения — а также для богатых клиентов и конкурсов красоты. Он признался мне, что за последний год прибыль фирмы составила почти миллион евро.
— Погода нам на руку, — сказал он, снимая шубу из фальшивой шиншиллы со стойки с вешалками, которую вкатила ассистентка. — Шуба сделает половину дела. Как тебе туфли?
Мы находились в массажном кабинете одного из салонов красоты в Найтбридже. Работать приходилось в суровых условиях: кондиционеры были рассчитаны на людей, не обремененных даже банными халатами. Парик не вызвал у меня раздражения (
От «Зеттера» за мной увязались двое агентов, но мне удалось сбросить хвост на Ковент-Гарден. ВОКС имел доступ почти ко всем камерам наружного наблюдения в городе, но Харли знал слепые места. К тому же по дороге я сменил четыре машины, так что был уверен, что мне удалось добраться до «Счастливых дней» незамеченным. И все же, несмотря на эту уверенность, жизнь Харли была в опасности. Как жизнь Тодда и моя.
— Вау, — только и сказал я, разглядывая себя в огромном зеркале. — Кажется, у меня не будет проблем с тем, чтобы добраться до отеля.
— Да ты вообще красотка, — заметил Тодд без видимых эмоций. Он работал над моим преображением с отстраненной сосредоточенностью, и теперь я поймал себя на мысли, что наверняка есть другие места, где его ждут, другие мужчины, которых нужно превратить в женщин. — Пройдись немного, чтобы привыкнуть к каблукам.
Цвет парика совпадал с естественным цветом моих волос. Из зеркала на меня смотрела несомненно женщина — хоть и несколько ширококостная, переусердствовавшая с косметикой и не вызывающая желания немедленно затащить ее в постель. Впрочем, легкое возбуждение она все же вызвать могла. Колготки на удивление приятно обтягивали ноги. Я ощутил несмелое приближение эрекции. Дорогой Харли, ты будешь счастлив узнать, что…
В дверь просунулась голова ассистентки.
— Машины прибыли.
Корнуолльское нападение вампиров вызвало в ВОКСе переполох, хотя Харли так и не удалось ничего выяснить. Головной лондонский штаб отправил запросы Пятидесяти, но все Дома, включая Мангьярди, настаивали на своей непричастности — а может, и правда были непричастны. Лаура Мангьярди якобы была изгнана из клана и лишена всех прав из-за связи с изгоями — незаконно обращенными вампирами, которые уклонялись от ежегодной чистки. Доны утверждали, что их эта ситуация потрясла так же, как и ВОКС. Внимание будет удвоено, контроль усилен. Прискорбное недоразумение, к счастью, обошлось без вреда, многолетние традиции взаимного уважения, бла-бла-бла… Харли, конечно, не поверил. Не имеет значения, сказал я ему. Ничто уже не имеет значения. Через семь дней… Ты не мог бы заткнуться, пожалуйста! Вот и все, что он мне ответил.
Увидев меня, парень на ресепшене «Лейланда» сделал два вывода. Первый — что я проститутка, потому что, проходя к лифтам, я смотрел ему прямо в глаза. Второй — что я проститутка, согласная на любые извращения, потому что красавицей меня назвать было сложно.
— Твой консьерж принял меня за уличную шлюху, — сказал я Харли вместо приветствия. Он стоял, тяжело опираясь на трость. — Специалист по копрофилии… И еще эти чертовы туфли. Я тебе не сказал, но они меня бесят.
Харли улыбнулся, хотя мы оба понимали, что в моем тоне нет даже намека на боевой настрой. Я вошел пять секунд назад, а воздух уже начал потрескивать от напряжения. (Не надо ждать на платформе, говорим мы провожающим, зная, что дальше будет принужденная веселость, не клеящийся разговор и мысль, что нельзя же оставить пустыми эти несколько минут до отправления поезда.) Обстановка огромного номера поражала безвкусицей: шторы, постельное покрывало, даже вельветовые диваны были одинаково темно-синими. За окном виднелись грязные крыши, воздухозаборники и задний двор с пабом. Тенты были закрыты, пластмассовая мебель промокла. Несколько ошметков тающего снега вызывали раздражение, напоминая об огромной белоснежной мечте, которая могла сбыться, но не сбылась.
Новые документы хрустели и чуть ли не светились глянцевыми обложками. Я не нашел в них ни единого изъяна. Но когда Харли бросил их мне на кровать, мы даже об этом не заговорили. Эти бумажки были его последней надеждой, талисманами, которые должны были вдохнуть жизнь в умершую магию. Он сделал все что мог, — и понял, что этого недостаточно. Казалось, прошло несколько минут, а мы все так же молчали: я — сидя на краю кровати, скрестив затянутые в нейлон ноги, он — стоя в профиль у окна, окруженный серо-молочным сиянием зимнего заката.
— Что будешь делать? — спросил он.
— Поеду в Уэльс. В Сноудонию. Ты знаешь, я не вернусь.
Он открыл рот в порыве протеста, но сдержался. Мы оба думали о том, что нам есть что сказать друг другу, что мы должны сказать эти слова — но Харли по-прежнему стоял, разглядывая мокрые крыши. Я знал, что в эту секунду он впервые пробует на вкус жизнь, в которой мне нет места — такое же резиновое послевкусие ощущаешь, выходя из зубоврачебного кабинета.
— Я представляю тебя в Южной Америке, — сказал я. — Белая льняная пижама. Манговые деревья. Пыльный двор. Раскаленное синее небо и десяток облаков, которые часами висят на одном месте. Наконец-то ты там, где красиво. Ты думал, что Бог тебя никогда не простит, но единственный настоящий бог — это красота, а красота прощает всегда. Она прощает с бесконечным равнодушием.
Я зажег «Кэмел», наблюдая в зеркале, как некрасивая женщина в стиле нуар раскуривает на кровати точно такую же сигарету.
— Поверить не могу, — сказал он.
— Харли, перестань.
— Любой отец не верит, что ему придется хоронить своего ребенка.
Сигарета описала в воздухе круг, словно завершая мысль владельца. Я подумал, что этот номер переполнен воспоминаниями о мастурбирующих торговых представителях и парочках, скрывающихся от гнева ревнивых жен.
— Прости, — сказал я. Это «прости» внезапно подсказало мне, насколько же опасно и изнурительно прощание, которое я затеял. Словно решение умереть отняло силы, предназначенные непосредственно для акта самоубийства.
— Я тоже уеду, — ответил Харли и с саркастической усмешкой добавил: — Возьму отпуск на месяц. Не хочу быть здесь, когда тебе отрежут голову. Что скажешь?
— И куда ты поедешь?
— На Карибы. Барбуда. В Баллардианский анклав. Скучающие жены нейрохирургов. Астронавты на пенсии. Фармацевты. В буклете все выглядит довольно симпатично. Белые стены и ультрамариновое небо. Место, не испорченное прогрессом. Тишину нарушают только кондиционеры и увлажнители воздуха.
— Что ж, подходящий гардероб у тебя есть. Хотя я настаиваю на Бразилии. Хотя бы ради местных мальчиков, если остальное тебя не интересует. Ты живой, Харли, так живи.
— Сам бы себя послушал, гребаный доктор.
Тишина между нами ощутимо начала густеть. Немыслимо. Я встал, покачнувшись на высоких каблуках, и мгновенно прочел на его лице: нет, не сейчас, не так быстро,
— Все, что мы скажем, будет фальшиво, — произнес я. Харли уставился на ковер. Пепел от сигареты падал ему на штаны. — Мы ходим кругами, думая, что это не так больно, как расставание, хотя на самом деле, чем дольше мы тянем, тем больнее становится.
