Раздался звон колокола, приглушенный ветром и дождем. На танкере зажегся свет, и в желтом окошке четко обозначился камбуз, чей-то свитер крупной вязки, кажущиеся крохотными кружки и клубы дыма от самокрутки. Вдалеке трещал вертолет — будто пулемет давал бесконечную очередь.
Какие у меня
Это почти сработало. Запал, ведущий к эмоциональной бомбе, загорелся, начал трещать, искрить, на несколько ударов сердца вспыхнул ослепительным пламенем — а затем споткнулся, стал угасать и потух. Я не мог заставить себя испытывать то, чего не испытывал. Месть за убитого подразумевает, что тот смотрит на твои усилия из загробного мира и удовлетворенно кивает. Мертвецы не способны чувствовать удовлетворение. Мертвецы вообще ничего не чувствуют — за исключением тех случаев, когда ты поглотил их жизни и теперь носишь в своем брюхе, как в сейфе. Пожалуй, мне стоило преподнести Харли такой подарок — или он преподнес бы его мне. Тогда, по крайней мере, мы остались бы вместе.
Я повернулся и пошел обратно с сердцем тяжелым, как воды Мертвого моря, думая: «Спасибо, Грейнер, но — нет», — когда произошли две вещи.
Во-первых, я сунул руки в карманы и нащупал в одном из них теплую шапку, которую Харли мне всучил, прежде чем отпустить под тот памятный снегопад. Ты застудишь уши, идиот, — так он тогда сказал. Он меня любил, а я его — нет, и поэтому наши отношения часто напоминали раздражительного заботливого отца и угрюмого сына. Эта игра началась робко, со смущением, но, как и многое другое, что начинается в духе невинной шутки, постепенно превратилась в пасквиль. Воспоминание об этом оставило ноющую боль в пустой груди — там, где полагалось быть жажде мести.
А во-вторых, агент на расстоянии двадцати ярдов опустился на одно колено и направил ствол прямо на меня.
Я ощутил болезненный ледяной укол в бедро, три бесконечные секунды испытывал что-то вроде удивленного негодования — а потом мир померк перед моими глазами.
21
Что бы мне ни вкололи, в первый раз они просчитались с дозировкой. Я пришел в сознание ровно на то время, которое понадобилось, чтобы понять по тряске, шуму и очертаниям близкого потолка: мы в вертолете. Руки, ноги и грудь были связаны, голова зафиксирована. Мужской голос (явно не вампира) произнес по-французски: «Проклятье, он очнулся». Затем я ощутил, как под кожу входит игла, и все снова потемнело.
В следующий раз меня разбудило Проклятие. В ноздри ударил запах ржавчины, горючего и водорослей. Я лежал, содрогаясь, на металлическом столе. Веревки исчезли. Одежда тоже. Я чувствовал, как в плечах, бедрах, голове и запястьях горячо пульсирует кровь, а кости сдвигаются, готовясь принять чуждую им конструкцию. Мой паноптикум сожранных жизней словно взбесился. Перед взглядом все плыло и качалось. Что ж, подумал я, кто бы вы ни были, гребаные похитители, а сейчас я устрою вам зрелище. Затем, дрожа от непереносимого голода, я взвыл и кое-как перекатился на бок.
Яркие галогеновые лампы подсказали мне, что я в клетке.
А клетка — в трюме корабля.
Приведите сценариста.
За прутьями клетки, между парой реагирующих на движение камер, стояли трое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был тем самым агентом, который меня подстрелил: слегка за тридцать, поросячье лицо с явной примесью итальянской крови, пирсинг в носу и черная шерстяная шляпа. Еще двое были скинхедами-переростками в военной форме без нашивок и ботинках «Тимберленд». Один, с руками, густо покрытыми светлым пухом, глазел на меня с неприкрытым любопытством. У другого было совершенно детское лицо с удивленно распахнутыми глазами и ямочкой на подбородке. Оба держали автоматические ружья.
Я узнал женщину в узких белых брюках и облегающем кроваво-красном топе. Это была Жаклин Делон.
За десять лет она почти не изменилась. Стройная фигура, маленькая грудь, подтянутый живот, узкое лицо. Короткие рыжие волосы подстрижены «под мальчишку» — прическа, которую умеют с достоинством носить только француженки. Когда я видел ее в прошлый раз на выходе из отеля «Бурж Аль Араб» в Дубай, ее глаза были скрыты большими солнечными очками, и ее образ — да-да, тот самый, с запором и извращенными постельными вкусами — я создал (то ли от возбуждения, то ли от скуки) на основе чувственного рта с тонкими губами и нарциссизма, который буквально бросался в глаза. Теперь же я видел
— Он может говорить? — по-французски спросил скинхед с детским лицом.
— Нет, — ответила Жаклин. — Но он все слышит. Так что не говорите ничего, о чем потом пожалеете.
Я без малейшего предупреждения зарычал и бросился на прутья клетки.
Надо отдать Жаклин должное: она едва отступила назад. В то время как мужчины — эти тупые мешки мяса, способные только на то, чтобы всадить транквилизатор с двадцати футов, — взвизгнули позорным фальцетом и отскочили.
Я отпустил прутья, присел на корточки и покачал головой с выражением «ай-яй-яй, как вам не стыдно». После этого ко мне отчасти вернулось чувство собственного достоинства. Теперь я видел, что стол, на котором я проснулся, на самом деле был огромным металлическим ящиком. Я прогулочным шагом вернулся к нему и лег, сцепив руки на животе и скрестив лодыжки. Жаклин засмеялась тихим музыкальным смехом.
— Твою мать, — произнес скинхед с детским лицом.
— Он с вами играет, — сказала Жаклин и, повернувшись к Транквилизатору, добавила: — Слушай, не будь ребенком. Выключи камеры.
Я не понимал, что происходит. Я умирал от голода. И был заперт в клетке. Я мысленно перенесся на несколько часов вперед и представил сцену ломки, без которой не обходится ни один порядочный фильм про наркоманов. Слушай, парень, отсыпь немного, ну что тебе стоит… Я больше не могу… Черт, как больно…
Жаклин шагнула к клетке и обвила прутья решетки пальцами с красным маникюром под цвет блузки.
— Джейкоб, — сказала она по-английски. — Прости нас. Клянусь, это не то, что ты подумал. Я знаю, ты не можешь мне ответить, поэтому просто выслушай. Меня зовут Жаклин Делон. Нам нужно поговорить. У меня к тебе предложение, но это может подождать. Наверное, тебе интересно, где мы.
Я не шевелился. Клетка была привинчена болтами к полу. За исключением пары деревянных ящиков, мотка канатов, груды брезента и нескольких бочек с бензином, трюм был пуст.
— Мы на борту грузового судна «Геката» и движемся к моему дому в Биаррице. После прибытия на место у нас состоится беседа, которая, думаю, окажется полезной для нас обоих. Я искренне прошу прощения за нанесенное тебе оскорбление. Обещаю, мы не причиним тебе никакого вреда. Как только ты перестанешь представлять опасность для меня и моей команды, что случится, — она взглянула на часы, — примерно через восемь часов, тебе будет возвращена свобода, и я лично сделаю все, что в моих силах, чтобы компенсировать нынешние неудобства. Пока же, как знак будущего сотрудничества, прими от меня подарок. Он в ящике под тобой.
Она отступила на шаг и тихо произнесла:
— Идем.
— Вы уверены?
