Андреас покачал головой. На этот вопрос он будет отвечать до конца своей жизни.
— Однажды я видел, как Фотис отрубал пальцы немецкому пленному. Юноше. Он не знал ничего, о чем спрашивал его Фотис, но это не имело значения. А потом он перерезал парню горло. — Андреас пнул ногой влажную землю. — А еще я застрелил партизана-коммуниста в горах Тсотили. Я казнил его. За то, что он распространял ложь, и за то, что он был коммунистом. Достаточная причина, чтобы убить человека, как ты думаешь? Ты уже слышал эти истории?
— Не от тебя.
— Я видел, как из залива недалеко от Салоников достали американского журналиста. Руки его были связаны, а в черепе — дырка. И все потому, что он общался не с теми людьми. Я видел десятки раз, как людей, стариков и молодых, избивали, пока они не сознавались в том, чего не делали. Однажды я даже видел, как схватили женщину…
— Зачем ты рассказываешь мне об этом сейчас? Я годами задавал тебе вопросы — и ты никогда ничего не говорил, ни слова.
— А как ты думаешь, почему я сейчас об этом говорю?
— Не знаю. Может, чтобы я ответил: ну ладно, все в порядке, я все понимаю.
— Твое прощение! — с горечью выплюнул старик, и Алекс отвел глаза. — Ты что, думаешь, для меня имеет значение, прощаешь ли ты меня? Ты, который всю свою взрослую жизнь провел в этой сытой, безбедной стране? Есть вещи, за которые я должен просить у тебя прощения, и их немало, но не за это. Никто не в силах простить меня, и я не ищу ничьего прощения. Неужели ты думаешь, что после всего того, что я видел и испытал, эта чертова икона хоть что-то для меня значит? Ты что, серьезно думаешь, что я из-за нее не смогу спать?
— Ну хорошо. Но вот теперь она опять здесь. И схватила своими когтями моего сына.
— Не я был тому причиной.
— Но ты и не предотвратил этого.
— Что я должен сделать?
— Найти ее.
— Найти ее. И что дальше?
— Сожги ее, закопай, подари церкви — мне все равно. Сделай так, чтобы ее больше не было в жизни моего сына. Она опасна для него и украденная, и найденная.
— Ее не так просто найти.
— Конечно, нет. Если бы это было просто, я бы сам это сделал. Для этого потребуются некоторые твои навыки.
— Какие навыки? Убивать, лгать, выращивать помидоры?
— Охотиться.
— Я охотился на людей, а не на картины.
— Тогда можешь охотиться на человека, у которого она сейчас.
— Это за пределами моих возможностей. Слишком много вариантов.
— Используй своих друзей.
— Ты как Фотис — думаешь, у меня все еще полно связей. Мои немногочисленные друзья не станут исполнять указания такого старика, как я. Полиция будет вести свое расследование, а там у меня никаких связей нет.
— Значит, ты ничего не будешь делать?
— Я этого не сказал.
Алекс нетерпеливо покачался с пяток на носки, оглядываясь на дом.
— Тогда что?
— Мэтью нужно держаться подальше от любого, кто может подумать, что ему известно местонахождение иконы. Возможно, в Греции для него безопасней, чем здесь. В любом случае я попросил кое-кого присмотреть за ним.
— Одного из тех друзей, которых у тебя нет?
— Он на пенсии, как и я, и с Мэтью ему будет нелегко. Но это уже что-то.
Алекс опять повернулся спиной к лесу, одной рукой держась за старую штакетину, сжимая и разжимая пальцы другой.
— Спасибо. Спасибо за то, что ты об этом позаботился.
— Он мой внук. Когда он вернется, я попробую повлиять на него, хотя это будет нелегко: он недоверчив и упрям.
— Как его мать, — согласился Алекс.
— Кроме того, сейчас он возбужден. Надеюсь, ситуация с кражей скоро разъяснится.
— И тебе безразлично, чем все это кончится? Все равно, связан ли с кражей Фотис, найдут ли икону?
— Украденные предметы искусства редко возвращаются владельцам. Меня волнует только безопасность Мэтью и признание его невиновности. У меня есть кое-какое дело с Фотисом, но не знаю, уладим ли мы его когда-нибудь.
— Я убью этого подонка, если еще раз его увижу.
— Ну что ж, многие пытались это сделать.
— Он как болезнь. Странно, что ты не убил его много лет назад.
Андреас с каким-то испугом посмотрел на сына, потом медленно кивнул.
— Я был его порождением. Он присматривал за мной еще долгое время после того, как в этом уже не было необходимости. Ты знаешь, когда у власти были полковники, он должен был меня арестовать. Это был приказ Пападопулиса. А вместо этого он выслал меня из страны.
— Очень мило с его стороны.
— Да. И он рисковал. При этом ничего не выгадывал для себя.
— Он обеспечивал себе твое расположение на черный день, на случай если он выйдет из игры, а ты будешь на плаву.
— Возможно. Наверное, так он и рассуждал.
— Ты думаешь, он за тебя беспокоился?
— И это возможно. Вопреки себе и сам не зная почему. В любом случае он не простой человек. Он всех нас заставляет отгадывать свои загадки.
— Это помогает ему держать руку на пульсе. — Алекс откашлялся — наверное, набирался смелости задать вопрос: — А почему ты только сейчас говоришь мне все это? Все эти ужасные вещи? Это ведь не имеет отношения к иконе.
— Не знаю. Может быть, просто чтобы рассказать о них кому-то.
— А раньше ты никогда об этом не говорил?
— Рассказывал кое-что твоей матери. Совсем немного. Почему я должен обременять кого-то?
— Чтобы облегчить собственную ношу.
— Слова не облегчают душу.
— Откуда ты знаешь?
— Что бы ни говорили сегодня моралисты и те, кто имеет смелость судить, эти вещи не могут быть поняты вне времени и обстоятельств, при которых они происходили. Многое из того, что было сделано, даже плохого, было необходимо сделать. Никто, кроме тех, кто сам через это прошел, не может этого понять, но у каждого были свои проблемы, а теперь нас осталось слишком мало.
— Если я чего-то не понимаю, это не моя вина. Это ты послал меня сюда.
— Я не думал, что ты останешься, что женишься на Ирини, я думал, ты вернешься в Грецию. Но это и хорошо, что ты не вернулся. Очень хорошо.
— Наверное, я бы стал коммунистом наперекор тебе. Что ты смеешься?
— Над самой возможностью того, что ты стал бы политиком.
— Судя по твоей иронии, я не много потерял?
— Нет, ты проявил мудрость. Политика — это игра дураков.
— Хорошо, что ты приехал, — негромко сказал Алекс. — Хорошо, что мы поговорили.
Андреас втянул в себя влажный воздух, потом медленно выдохнул. Услышать такое от сына — это
