А пескари снова стояли на перекате, стояли ровными плотными рядами, колоннами. Я хорошо видел, как кусочек червя, посаженный на крючок, приближался к этим боевым рядам и как один из бойцов вырывался вперед из строя и на мгновение замирал, ударив насадку.
Это, честное слово, был настоящий бой. И каждый из нас стоял под своими знаменами. Мое знамя в тот день было голубым-голубым, как романтическое небо над быстрокрылыми бригантинами, – ко мне возвращалось мое детство. А отважные пескари сражались за свой перекат, за право вот этих зеленовато- прозрачных, как изумруд, струй и дальше петь свои песни на песчаных перекатах реки Протвы.
И пескари победили. Я сложил свое оружие и отступил, преклоняясь перед мужественным упорством защитников переката. Но мое голубое знамя осталось и оставалось со мной еще очень долго – ведь после того переката, после тех пескарей, вернувшихся вдруг из детства, я действительно решился на самые невероятные путешествия.
Говорят, что любые знамена выцветают на солнце или линяют от частых дождей. Наверное, так в конце концов случилось и со мной… Но того самого переката на Протве уже не было. Теперь некогда чистейший перекат стал обычным бродом, разъезженным машинами и тракторами.
И разыскивать тех, прежних, пескарей среди размешанного колесами и гусеницами песка я не стал. Да и пескари, видимо, тут стали другими, а может быть, их уже и не осталось здесь. Может быть, они, устав бороться за свой перекат с колесами и гусеницами, покинули поле боя побежденными, но несдавшимися…
Не нашел я пескарей и на том москворецком перекате около Тучкова, где были осенние клены и прозрачные струи уже успевшей остыть воды… К этому времени вверху на реке устроили водохранилище, и река, не принимая больше очистительной бури весеннего половодья, стала зарастать травой. Перекат был на том же самом месте, в осеннем огне стояли и клены, но сам перекат стал тише, и голос его воды потерялся среди зеленых лохмотьев водорослей. Среди этих водорослей, возможно, и держались еще какие-нибудь пескари, но разыскивать их я не стал – это, наверное, тоже были уже другие рыбы. Да и как им не стать другими, когда не стало прежней бури течения!..
Эх, пескари, пескари! Ну где же вы, мои милые, добрые спутники, где ты, мое детство, которое так хотелось встретить хотя бы еще раз?.. Эх, пескари, пескари!
А вы ведь действительно были в той речушке, под Ржевом, откуда шли и шли ко мне добрые, внимательные письма Михаила Александровича… И я уже был там, под Ржевом, и вместе со своим светлым проводником шел росной тропкой к песчаному перекату…
Это будет необыкновенный перекат, спрятанный от постороннего глаза мягко зеленеющим ивняком. Мы будем осторожно раздвигать этот ивовый частокол, под ногами в упругом песке будут похрустывать осколки раковин, вынесенных сюда весенней водой. Это будут старые, поседевшие мелом домики-створки перловиц и беззубок.
А потом мы увидим воду. Еще несколько шагов, и легкая волна переката преданно выплеснется к твоим ногам. Здравствуйте, быстрые, чистые и честные струи! Я встану на колени перед этой незамутненной водой, рожденной родниками, и осторожно возьму в пригоршню эту воду. Здравствуй, родниковая свежесть и родниковая чистота русской земли!
А потом будет солнце. Конец удилища, опущенный в воду, поднимет легкую муть, и эти струйки поднятого со дна песка устремятся вниз по течению. Это будет сигналом пескарям. И вот они уже рядом и легонько пощипывают твои босые ноги.
Ах, какой это будет день в золоте и голубизне березового июля!.. А потом, распаренные, разморенные на полуденном солнце, поднимемся мы от воды в соседнюю рощицу и, осторожно опустившись на землю рядом с белоснежными ромашками и рубиновым клевером, прямо тут же, около себя, в траве будем собирать крупные, горячие от летнего солнечного дня ягоды земляники. Ах, какой это будет день!..
Домой мы вернемся поздно, когда вечерний туман поднимется от реки и станет переливаться через ивовые кусты на луг. И мы пойдем по луговой тропке, пойдем вместе с туманом к деревне и явимся пред светлые очи хозяйки дома туманорожденными витязями.
А потом и прожитый день, и туманный вечер отступят немного назад, отступят от самоварного блеска и редкого звона чайной посуды, отступят и останутся за окном, за белыми занавесками…
А ночью ко мне снова явятся пескари, «упругие, верткие, с висячими, как у запорожцев, усами», и обязательно золотоглазые, как в этой чудесной книжке, подаренной мне добрым человеком…
Увы, тот мой чудный день под Ржевом на сказочной реке так и не родился. Мой старший друг без меня сторожил все те туманные зори, которые мы должны были встречать вместе… Я так и не увидел этих зорь. Я только слышал о них потом от него, я только догадывался, что они должны были быть именно такими, какими рисовало их мне мое воображение.
Нет, мы обязательно поедем туда, поедем на следующее лето. И обязательно будут и июль, и горячие от июля красные ягоды земляники… Но следующего лета на реке у него уже не было…
Эх, пескари, пескари. Они так и не дождались нас обоих.
На другое лето, помня о наших пескарях, помня данное друг другу слово, я долго бродил по самым разным речкам с удочкой в руках. Но наших пескарей так и не нашел. И уже под осень на небольшой подмосковной речушке разглядел среди быстрых струй светлый пятачок песка.
Мне показалось, что здесь, возле песка, все время происходит какое-то движение. Нет, это не было движение воды. Нет, я не мог ошибиться – это были точно такие же рыбки, какие встретились мне в раннем детстве и остались со мной на всю жизнь. Их было много. Их, наверное, можно было ловить. У меня было с собой все необходимое для такой охоты. Но я отложил удочку и присел у самой воды.
Пескари настойчивыми стайками сопротивлялись течению. Течение сносило одну стайку за другой, но на их месте появлялись все новые и новые… Чем-то это упрямое стремление рыбок навстречу потоку напоминало мне перекат на Москве-реке, где когда-то я расставался со своей юностью.
Да, и теперь тоже была осень, только не было около воды осенних кленов – рядом от самого берега широко и вольно стелилось хлебное поле. Хлеб уже убрали, и вместо неприступной стены зрелой ржи по полю оставалась теперь торчать лишь щетина побелевшей стерни. Это было осеннее, отжившее еще один свой урожайный год русское поле под сине-голубым уже холодноватым небом…
Домой я возвращался поздно вечером. Удочку я так и не достал из чехла. Пескарей я так и не ловил. Они остались там, в реке, остались и дальше бороться с течением за свой песчаный пятачок. Они остались другому человеку, который, может быть, пойдет следом за мной и у которого еще только-только начинается
